Мое обретение полюса
Шрифт:
За едой я с юмором размышлял о таких противоестественных сочетаниях, как икра с бифштексом из оленины или зеленый черепаховый суп в Арктике. Я ел с большим аппетитом, даже с большим, чем когда мне доводилось гурманствовать за столом в «Астории» Вольдорфа в моем родном городе. После обеда я совершил длительную прогулку на снегоступах. Рассматривая висящие в небе лампы-звезды, я подумал о Бродвее, о его бледно-пурпурных гирляндах огней, его праздничных толпах. Однако я не чувствовал себя одиноким. Мне показалось, что я обретаю нечто более цельное, неподдельное от этих обширных снежных просторов и ничем не загороженного неба, которое в Нью-Йорке видишь так редко. Вернувшись в ящичный домик, я завершил рождественский вечер чтением Эдгара По и Шекспира, так сказать призвав их в свои спутники.
Ящичный домик был достаточно комфортабельным. Он не блистал роскошью цивилизованного жилища, однако здесь, в Арктике, мог сойти за дворец. Время от времени интерьер менялся, однако теперь все вещи заняли свои постоянные места. Печурка стояла у входа. Пол был шестнадцати футов в длину и двенадцати в ширину. В одной стене пустые ящики служили кладовой и буфетом, в другой — хранилищем инструментов, недостроенных нарт и лагерного оборудования.
Сделав всего один шаг, можно было очутиться на следующем полуэтаже. Там располагалась койка, опиравшаяся на скамью, которую несложно было приспособить и под спальное место и под рабочий верстак. Длинную скамью у задней стены швеи использовали как портновский стол. В центре вокруг столба, подпиравшего крышу, устроили стол. Сидеть за ним можно было на полках, выдвигающихся из кровати. Судовой фонарь, подвешенный к столбу-подпорке, давал достаточно света. Другой мебели не было. Все предметы первой необходимости удобно размещались в открытых ящиках стены, и комната-чулан не производила впечатления загроможденной. В ящиках у самого пола, где все быстро замерзало, хранились скоропортящиеся продукты. На следующем ярусе, где мороз то и дело чередовался с оттепелью, мы разместили ремни и шкуры, которые должны были храниться во влажном состоянии. Сухие и теплые ящики под самым потолком обычно использовались по-разному. Там за трое суток высыхало свежее мясо, нарезанное узкими полосками. Воспользовавшись этим обстоятельством, мы приготовили для собак 1200 фунтов пеммикана из мяса моржа. Под самой крышей мы хранили меха и инструменты.
Вертикальный перепад температуры в наших помещениях был довольно значительным. На полу и на уровне нижних ящиков она падала до -20°, а под скамьями, стоящими на полу, обычно держалась в пределах -10°. На полу посреди комнаты температура была выше точки замерзания; на одном уровне со скамьями было уже +48°, а на уровне головы стоящего человека +70°, под крышей + 105°.
Мы умудрялись приспосабливаться к столь своеобразному комфорту. Ниже пояса мы одевались так, чтобы переносить низкие температуры, а выше — весьма легко. Стены отпотевали лишь на уровне нижнего ряда ящиков, но там скопление влаги способствовало укреплению постройки и не причиняло нам хлопот. С теми материалами, которыми мы располагали, едва ли можно было создать более приемлемые санитарные условия. Для вентиляции в углах дома были оставлены маленькие отверстия, и тепло распространялось в самые отдаленные закоулки помещения. Мы оценили преимущества длинной печной трубы. Она оказалась прекрасным отопительным средством, так как проходила по вестибюлю-прихожей и обогревала его. В мастерской было тоже относительно тепло. Два эскимосских светильника, которые мы зажигали, когда в доме мастерили нарты, давали дополнительное тепло и свет.
С рождества до Нового года для эскимосов устраивались ежедневные праздники. Я наслаждался продолжительным отдыхом, проводя время в прогулках и чтении. Я с удовольствием наблюдал за тем, как эскимосы насыщаются пищей, которая кажется нам, белым, ужасно неаппетитной, но никогда не вызывает расстройства желудка. Во многих иглу эти дни стали настоящим рождеством и по своему настроению — хотя эскимосы никогда не слыхали о младенце Христе — намного больше соответствовали истинному духу праздника, чем в цивилизованных странах, где формальное отправление обряда убивает его настоящий смысл.
Переходя из одного иглу в другое, я благодарил людей за их самоотверженный труд, и нередко в этих примитивных домах меня задевали за живое слабые плаксивые голоса, раздававшиеся в темноте. Боль сжимала мое сердце, и я вспоминал тот день, когда впервые услышал слабый крик моей дочери. В эскимосских иглу стали рождаться дети. Перелетая из одного иглу в другое, эскимосский аист оставлял там свои рождественские подарки.
Накануне рождества наша лучшая швея Клаю перестала выполнять свои обязанности. Ей была поручена весьма тонкая работа — изготовление чулок из заячьих шкурок. Однако она утратила интерес к делу и жаловалась на плохое самочувствие. Теперь Эвелю (миссис Синю) заканчивала за нее работу. Акподисо (Большая птица), муж Клаю, которого мы прозвали Бисмарком, тоже дезертировал и оставил скамью, на которой делал нарты. Его отсутствию не было объяснения, потому что ни он сам, ни его жена до сих пор не увиливали от работы. Для того чтобы раскрыть эту тайну, я отправился в их иглу на рождественской неделе. Там я впервые узнал аистиные новости. Арктический аист прилетает в свое время, обычно через несколько недель после полярной полуночи, и тогда мало что иное интересует людей. Эта пора наступает через девять месяцев после того, как минуют апрельские страсти, страсти первого арктического весеннего месяца, когда все в мире ликуют от счастья. В маленьком подземном жилище к появлению аиста тщательно готовятся. Будущая мать трудится словно пчела, мастеря очаровательные вещицы для будущего малыша. По возможности все должно быть абсолютно новым. Даже дом должен быть новым. Эти заботы ложатся на плечи матери и отца. Их действия — великолепный урок примитивной гигиены.
Для начала исследуем общую атмосферу в доме. К примеру, там живет четырехлетняя девочка, которая все еще пользуется природным заменителем бутылочки с молоком. Озираясь по сторонам, она старается понять значение происходящих перемен и ничего не понимает. Вы входите в новый дом на четвереньках через лаз 12–15 футов длиной, далее протискиваетесь через всегда открытую дверь, достаточно широкую лишь для того, чтобы в нее прошли плечи. Вы выпрямляетесь, встаете во весь рост и оказываетесь в продолговатой подземной камере. Две трети этого помещения напротив двери приподняты примерно на 15 дюймов и вымощены плоскими камнями. Там расстелены меха, которые служат постелью. Край платформы служит сиденьем; площадка перед ней достаточно просторна для того, чтобы там могли стоять трое. По обе стороны устроены полукруглые выпуклости-полки, на которых стоят каменные тарелки серповидной формы для сжигания ворвани. Над пламенем светильников помещают продолговатые каменные горшки, в которых растапливают снег и иногда варят мясо. Выше закреплено нечто вроде сушилки для обуви и мехов, Другой мебели нет. Вот как выглядит эскимосское жилище. Даже самая старательная домашняя хозяйка не в состоянии очистить его от сажи и жирной копоти. Разумеется, такое помещение — неподходящее место для безукоризненно опрятного аиста.
Месяцами отбираются лучшие меха, из которых шьют новый костюм для матери. Одно за другим шьются все принадлежности туалета и откладываются до поры до времени. Обувь — «камики» — шьют из тюленьей шкуры, отбеленной до безупречного кремового цвета. Камики закрывают ноги до середины бедра. Внутреннюю обувь, которая называется «атеша», шьют из мягкого меха оленя-карибу; атеша той же длины, что и камики; вдоль ее верхней кромки проходит опушка из медвежьего меха. Шелковистые меховые подкладки защищают от холода нежную кожу ступни и голени. Поверх обуви надевают изящные штаны из белого и голубого песца, а верхнюю часть туловища защищают рубашкой из птичьих шкурок, называемой «атти». Это самый изящный туалет. Для его изготовления собирают сотни крохотных шкурок гагарок; их, пережевывая, размягчают, а затем с наступлением ночи из них сшивают нечто вроде блузы с капюшоном. Эта рубашка сидит на теле довольно свободно. На ней нет ни вырезов, ни пуговиц, ни застежек. Капюшон, в котором носят малыша словно в кармане, спускается вниз по спине. Верхняя одежда из великолепных шкур голубого песца, называемая «амойт», — того же покроя, что и нижняя рубашка. Она свободно набрасывается поверх всего одеяния.
Слова «амойт» и «амойт доксоа» обозначают и другие понятия, связанные с беременностью, которые считаются у эскимосов понятиями высшего порядка, вторичными только по отношению к понятиям, связанным с искусством охоты. Когда все для матери готово (для младенца предназначен только капюшон рубашки), начинают собирать птичьи шкурки и траву, которые заменяют вату. В течение первого года жизни ребенка капюшон — его единственное убежище.
Эскимосы обожают детей. Если аист не прилетает в положенное время, очень вероятно, что эскимос позаботится о том, чтобы поменять свою партнершу по жизни. Итак, он с нетерпением ожидает наступления рождества. Скитаясь по окрестностям и вдали от дома, этот обветренный, закаленный морозами добытчик переносит всякого рода тяготы и невзгоды ради ожидаемого ребенка. Храбрый, словно выкованный из железа, мужчина-эскимос не ведает страха.
Из ближайшего затвердевшего снежного сугроба он нарезает блоки для постройки нового иглу. В темноте, на ветру он перевозит эти блоки поближе к своему дому. Когда достаточное количество блоков собрано, эскимос сооружает куполообразную постройку, похожую на пчелиный улей. Интерьер оформляется как в зимнем подземном доме. Сначала внутри разводится огонь — так обнаруживаются щели между снежными блоками. Их заделывают для того, чтобы внутрь не проникли ветер и снег. Когда со щелями покончено, прорезают дверь-вход, затем выравнивают стены и пол.
Эскимос проходит много миль в поисках травы, для того чтобы застелить ледяной пол. Траву приходится откапывать из-под слоев спрессовавшегося снега, однако эти усилия не всегда вознаграждаются. Мороженую траву подвозят к снежному куполу, заносят внутрь, тщательно раскладывают поверх выровненного снежного покрова пола. Поверх расстилают новые оленьи шкуры. Дом из снежных блоков, куда должен прилететь аист, готов.
О появлении аиста извещают слезы будущей матери. Она одна идет в новый снежный дом. Будущий отец выглядит испуганным и серьезным. Однако выплакаться женщина должна в одиночестве. Одетая во все новое, она входит в темную камеру снежного дома, разводит огонь, зажигает светильник. Безупречно белые стены дома вселяют радость, новые вещи, расположенные вокруг, — наполняют ее гордостью. Однако ее доля нелегка. В этой ледяной берлоге вскоре разворачиваются волнующие события.