Мое!
Шрифт:
Она почувствовала, как младенец опять лягнулся. Точно футболист. Ребенок должен родиться через две недели, чуть больше или чуть меньше. Приблизительно первого февраля, как сказал доктор Боннерт. В первый же месяц беременности, которая началась в начале жаркого лета, Лаура отказалась от привычного стаканчика вина. После борьбы, намного более тяжелой, она отвергла также привычку выкуривать пачку сигарет в день. В ноябре ей исполнилось тридцать шесть лет, и это будет ее первый ребенок. Определенно мальчик. Эхограмма точно показала пенис. По временам она обалдевала от счастья, по временам чувствовала смутный ужас перед неизвестным, нависающим над ее плечом, клюющим ее мозг, как ворон. Дом заполнялся детскими книгами, гостевая спальня — некогда известная как кабинет Дуга — была выкрашена в бледно-голубой цвет, и его рабочий стол
Это было странное время. Лаура последние четыре года все время слышала тиканье своих биологических часов и всюду, куда она ни взглядывала, ей казалось, что она видит женщин с прогулочными колясками. Они казались ей членами другого общества. Она была счастлива и возбуждена, и порой ей самой казалось, что она сияет. Иногда она гадала, сможет ли когда-нибудь опять играть в теннис, или что делать, если живот не спадет. Ей довелось слышать много жутких историй — большинство из них поставляла Кэрол, которая была на семь лет ее моложе, дважды замужем и не имела детей. Грейс Дили разнесло после рождения второго ребенка, и теперь она только и делала, что сидела и с волчьим аппетитом пожирала коробки шоколадок «Годива». Линдси Хортанье не могла справиться со своими близнецами, и дети правили в доме, как потомки Аттилы и Марии-Антуанетты. У рыжеволосой дочки Мэриан Бэрроуз был такой характер, что Макинрой по сравнению с ней — баба, а два мальчика Джейн Хиллз отказывались есть что-либо, кроме венских сосисок и рыбных палочек. Так рассказывала Кэрол, которая была рада помочь унять страхи Лауры перед будущим шоком.
Они сидели в рыбном ресторане на Леннокс-сквер в Атланте. Подошел официант, и Лаура и Кэрол заказали. Кэрол заказала салат из креветок и крабов, а Лаура — большую тарелку всяких даров моря и лосося по-особому. — Я ем за двоих, — сказала она, перехватив незаметно улыбку Кэрол. Кэрол заказала еще один бокал «шар — 4нэ». Ресторан — привлекательное место, отделанное в броских тонах — зеленым, фиолетовым и голубым, — был наполнен деловыми людьми. Лаура взором обвела зал, подсчитывая количество деловых галстуков. На женщинах были темные костюмы с подбитыми плечиками, волосы покрыты шлемами лака, повсюду вспыхивали бриллианты и веяло ароматами «Шанели» или «Джорджио». Определенно люди из «БМВ» и «мерседесов», и официанты торопились от столика к столику, удовлетворяя страсти новых денег и платиновых кредитных карточек «Америкэн экспресс». Лаура знала, какими делами занимаются эти люди: недвижимость, банки, брокерство, реклама, общественные отношения — горячие профессии для Нового Юга. Большинство из них жили в кредит, и роскошные автомобили, которые они водили, были взяты напрокат, но внешность значила все.
Пока Кэрол говорила о разных бедствиях, о которых пишут газеты, Лауре внезапно привиделось нечто странное. Она увидела себя, входящую в двери этого рыбного ресторана, в этот разреженный воздух. Только она была не такой, как теперь. Она больше не была хорошо ухоженной и хорошо одетой, с французским маникюром на ногтях и каштановыми волосами, перехваченными антикварным золотым обручем, из-под которого они мягко стекали ей на плечи. Она была такая, как в восемнадцать лет. Ее светло-голубые глаза, ясные и вызывающие, смотрели из-за старушечьих очков. Она была одета в истрепанные джинсы и куртку, похожую на выцветший американский флаг. На ее ногах были сандалии, вырезанные из автомобильной шины, — такие, какие носят вьетнамцы в программах новостей. Косметики на лице не было, длинные волосы спутались и тосковали по расческе, на суровом лице застыл гнев. Кофта была утыкана значками с призывами к миру и с лозунгами типа «ОСТАНОВИТЕ ВОЙНУ!», «ИМПЕРИАЛИСТИЧЕСКАЯ АМЕРИКА» и «ВЛАСТЬ НАРОДУ!». Все разговоры о процентных ставках, о контрактах и о рекламных кампаниях резко оборвались, когда хиппи, которая некогда была Лаурой Клейборн — тогда Лаурой Бел, — вызывающе прошагала в центр ресторана, шаркая сандалиями по застеленному коврами полу. Почти всем здесь было за тридцать или даже чуть-чуть за сорок. Все помнили марши протеста, бдения со свечами и сожжения повесток из призывных пунктов. Некоторые из них, может быть, были вместе с ней тогда в первых рядах, но теперь они фыркали и язвительно усмехались, кое-кто нервно рассмеялся.
— Что произошло? — спросила она их, когда вилки выскользнули в тарелки с дарами моря и руки замерли
Хиппи не могла ответить, но Лаура Клейборн знала. «Мы стали старше, — подумала она. — Мы выросли и заняли наши места в общественном механизме. И механизм дал нам играть в дорогие игрушки, и Рэмбо с Рейганом сказали:» Не волнуйся! Будь счастлив!». Мы переехали в большие дома, купили страховки, составили завещания. А теперь мы гадаем — глубоко, в самой сокровенной тайне сердец, — имели ли смысл все наши протесты и бунты. Мы думаем, что, может быть, во Вьетнаме мы победили, что единственное равенство среди людей — равенство перед кошельком, что некоторые книги и музыку следует подвергать цензуре, и думаем, не мы ли первыми позовем полицию, если новое поколение протестующих выйдет на улицу. Молодость рвалась и горела; а зрелость размышляет у догорающих очагов».
— ..хотел коротко постричься и оставить только крысиный хвост… — Кэрол прокашлялась. — Лаура, вернись на землю! Очнись, Лаура!
Она моргнула. Хиппи исчезла. Рыбный ресторан снова стал тихой заводью.
— Ох, извини. О чем ты говорила?
— Макс, младший сын Ники Сатклифф. Восемь лет, и он хочет коротко постричь волосы, чтобы сзади был крысиный хвостик. И ему нравится вся эта музыкальная чушь в стиле рэп. Ники не позволяет ему это слушать. Ты представить себе не можешь, какие же грязные слова в наши дни звучат с пластинок!. А тебе стоит об этом подумать, Лаура. Что ты будешь делать, если твой малыш захочет так постричься или шляться с бритой головой, распевая непристойные песни?
— Я думаю, — ответила она, — что об этом я буду думать позже.
Им подали салат и дары моря. Лаура слушала, как Кэрол рассказывает, что напечатано о политике в журнале «Конститьюшн» Атланты в отделе светской хроники. Лаура была ведущим репортером, специалистом по новостям светской хроники, составляла книжные обозрения и иногда писала путевые очерки. Атланта, без сомнения, была городом светской хроники. Юношеская лига, Гильдия искусств, Общество Оперы, Большой Совет музеев Атланты — все это и многое другое требовало внимания Лауры, как и вечера дебютанток, пожертвования от богатых патронов различным фондам искусства и музыки, свадьбы между представителями старых южных семей. Хорошо, что она вернется к работе в марте, потому что тогда сезон свадеб только начнется, а до пика дойдет в середине июня. Иногда странно было думать, как быстро после двадцати одного года ей стало тридцать шесть. Она окончила отделение журналистики в университете Джорджии, два года работала репортером в небольшой газете дома в Мэконе, затем переехала в Атланту. Классное время, думалось ей тогда. Больше года она пробивалась в штат «Конститьюшн», продавая для заработка кухонные принадлежности в универсальном магазине «Зирс».
Она всегда лелеяла надежду стать репортером в «Конститьюшн». Крутым репортером, с железными зубами и орлиными глазами. Она собиралась писать статьи, срывающие маски с расовой несправедливости, громить владельцев трущоб и обнажать греховность торговцев оружием. После трех лет нудного писания заголовков и редактирования статей других репортеров она получила свой шанс: ей предложили место репортера по столице. Ее первым поручением было описать перестрелку в жилом комплексе возле стадиона Брейвз.
Только вот о ребенке ей ничего не сказали. Ничего.
Когда все было позади, она знала, что не сможет сделать такого еще раз. Может быть, она струсила. Может быть, она обманывала себя, думая, что сумеет справиться с этим как мужчина. Но мужчина не сломался бы и не заплакал. Мужчину не стошнило бы прямо перед полицейскими офицерами. Она припомнила визг электрогитары, как она грохотала над автостоянкой. Была жаркая, влажная июльская ночь. Кошмарная ночь, она до сих пор видела ее в своих самых худших снах.
Тогда ее поставили на светскую хронику. Ее первым заданием было описание бала звезд.
Она взялась за эту работу.
Лаура знала других репортеров, мужчин и женщин, которые хорошо делали свою работу. Они обрушивались на подавленных горем родственников жертв авиакатастроф, тыкали микрофоном им в лица. Они посещали морги, чтобы подсчитать отверстия от пуль в телах, или стояли в мрачных лесах, пока полиция собирала по кускам жертвы убийств. Она видела, как они стареют и опускаются, пытаясь понять смысл в этом ужасе бойни, и она решила держаться светской хроники.