Могила ткача
Шрифт:
— Разве я не говорила, что стала калекой? Полагаю, мэм, вы принимаете меня за лгунью и мошенницу, тогда как я уж точно на краю могилы.
— У тебя судороги в ногах, Нэн Хоган, — отозвалась миссис Мэнтон. — И не удивительно. Позову-ка я миссис Денни Хайнс.
Пока миссис Мэнтон бегала за помощью, Нэн Хоган сидела на полу, поглядывая в окошко немигающим мрачным глазом, который придавал ей жуткий вид. Миссис Пол Мэнтон и миссис Денни Хайнс со всей возможной осторожностью помогли ей улечься на кровати.
— Я вам признательна, — сухо и не без насмешки произнесла Нэн. — Теперь мне уж недолго беспокоить килбегцев.
— Тим
— Какое счастье, — ответила, коротко хохотнув, Нэн. — Почему бы не сказать, что Килбег устроит роскошные похороны, когда наконец избавится от меня.
За оставшийся день женщинам пришлось выслушать немало подобной критики в адрес Килбега.
Когда весть о болезни Нэн Хоган распространилась по Килбегу, все, у кого нашлась хоть толика времени, «пришли навестить несчастную».
Соответственно, всю вторую половину дня нескончаемый поток посетителей, спустившийся с каменных ступеней, тянулся по узкой дороге к дому Нэн Хоган.
Ее дом стоял в самой низине, так сказать, выставив себя из неровной цепочки других домов, да еще повернувшись к ним задом. Строившийся Килбег никогда не знал власти архитектора или здравого смысла инженера. Здесь не интересовались ни проектами, ни планами, ни видами, ни размерами. Дома были поставлены, как кому в голову взбрело, то есть при условии абсолютной личной свободы. Один дом, скажем так, плевать хотел на другой и демонстрировал это всем своим видом. Если, например, хозяин был человеком, любящим общество, то он ставил свой дом с оглядкой на соседей. Если же ему нравилось уединение, то он уходил подальше от дороги или в низину. Если он был агрессивен или самолюбив, то выбирал командную высоту, а если у него был отвратительный характер и он хотел досадить односельчанину, то строился прямо перед входом в дом врага, чтобы тому приходилось постоянно проходить мимо и вся его жизнь была как на ладони. Итак, дома килбегцев ясно говорили о характере их владельцев, так что взглянешь на них — и очевидно, какие люди живут под их крышами. Дом Нэн Хоган откровенно выражал отношение Нэн к Килбегу, потому что, куда ни стань, одним из углов дом Нэн обязательно тыкал в остальных.
Нэн Хоган весь день просидела на кровати в подушках, принимая гостей. Каждого следующего посетителя она мерила своим единственным глазом. И язык ни разу не отказал ей в едкой насмешке. Здороваясь, она выпускала жало, которое попадало прямо в цель. С ее лица ни разу не сошло несчастное выражение так же, как голосу ни разу не изменила неприязнь. Однако я сомневаюсь, что перед троном Клеопатры, даже когда она была в зените славы, прошло столько же льстивых красавиц, сколько прошло в тот день через крошечную комнату Нэн Хоган. Вот только Сара Финнесси не пришла. Стоило Нэн Хоган вспомнить о Саре Финнесси, и у нее кровь вскипала в жилах. Если бы Сара Финнесси переступила порог ее дома, когда она наслаждалась всеми преимуществами своей неожиданной болезни, это стало бы кульминацией всего действа.
Ссора Нэн Хоган и Сары Финнесси была нешуточной и очень давней. Это случилось в тот день, когда Нэн осталась совсем одна в своем доме. Ее последний сын, которому она отдала всю свою любовь, в тот день ушел от нее. С ним исчез и старший сын Сары Финнесси, «сбежавший из Килбега плут, который мог надуть и обвести вокруг пальца весь мир», как говорила о нем Нэн Хоган. Два юных искателя приключений из Килбега пристали к банде бродяг, которые спустились с гор, чтобы «отправиться в плавание по морям и океанам». Нэн Хоган верила, как она верила в своего Бога, что юный Финнесси увел ее мальчика из дома, и все свое горе она изливала на голову Сары Финнесси с того дня и до сей поры.
Люди жалели Нэн Хоган. Никогда она не была, что называется, «уравновешенной или сдержанной», но почти все знали, как она гордилась своей семьей. Бог забрал у нее мужа, у Нэн Хоган, оставив ее с двумя маленькими дочерьми и двумя маленькими сыновьями, и она из кожи вон лезла, чтобы прокормить своих детей. Старшая дочь заболела и умерла, едва успев стать девушкой. Другая дочь вышла замуж за парня из Бохерлахана. Они эмигрировали в Америку. И до сегодняшнего дня, не зная ни дня, ни продыха, сражаются за лучшую жизнь в Республике. Младший мальчик зачах сразу после сестры, и всю ночь, что Нэн Хоган просидела у его постели, она говорила соседям, что ее Томасин был слишком нежным для грубого земного мира.
Грустная это история — история Нэн Хоган. Понятно, как у нее болело сердце за последнего из ее детей, за старшего сына, сильного, энергичного, добродушного, легкомысленного, чувствительного парня. И как не понять боль, которую она почувствовала, когда ее мальчик оставил ее одну в доме и во всем мире. Неудивительно, что в Килбеге жалели ее. Ничего не осталось от ее любви, рассеянной по свету и закопанной в землю, и если она выжила после этого, если сохранила свой дом, если каждый день отправлялась работать в поле, чтобы сохранить свою независимость, то, как говорили соседи, потому что у Нэн Хоган храброе сердце.
И нет ничего противоестественного в том, что Нэн Хоган обозлилась на весь мир — скажем так, на Килбег. У нее оставалось единственное право — на жалобы, и она воспользовалась им до конца. Соседи носились с ней, сколько могли; они старались не забывать о ее несчастьях и не обращали внимания на ее язык — все, кроме Сары Финнесси, которая нее могла заставить себя быть терпимой по отношению к Нэн Хоган. «Болтливой старой коровой» называла она Нэн Хоган и старалась подальше обходить ее, насколько позволяла география Килбега.
Однако если Нэн Хоган, неожиданно заболев, была лишена удовольствия все высказать Саре Финнесси, она получила возможность поиздеваться над Кристи Финнесси, когда он довольно поздно вечером переступил порог ее дома. Кристи было тяжело идти к Нэн, ведь он отлично понимал, что Нэн видит в нем источник всех грехов его жены. У Нэн Хоган огнем зажглись глаза, едва она услыхала шаги Кристи Финнесси.
— Слышал, ты вдруг приболела, — неловко проговорил Кристи, переступая с ноги на ногу возле самого порога. Крепко сжав губы, Нэн внимательно оглядела его. И Кристи пришло в голову, что, может быть, на сей раз пронесет. Увы, эта мысль подарила ему недолгое облегчение.
— Полагаю, — сказала Нэн, — тебя прислали, чтобы ты снял с меня мерку для гроба?
— Да нет, Нэн, никто меня не присылал, — мягко произнес Кристи.
— Ты сильный человек, — сказала Нэн ровным голосом, — ты сильный человек, Кристи Финнесси, я всегда это говорила. И всегда думала, что Богу нужны люди, которые могут терпеливо нести тяжелую ношу.
Кристи двинулся туда, где была Нэн, не сводившая с него единственного глаза.
— Бог — это хорошо, — произнес Кристи с облегчением.