Могильщик. Трое отвергнутых
Шрифт:
– Очередное заклинание, оставшееся после войны, - сказал чужак. Он как будто разговорился, слова уже не давались ему с таким трудом, хотя произношение по-прежнему оставалось странным.
– Этого дерьма ещё на семьдесят лет вперёд хватит, если не больше.
– Он принялся шарить в своём рюкзаке, пока говорил. На свет - или вернее, полумрак - были извлечены сухари и куски сушёных овощей.
– Жрать будешь?
– Угу.
Хасл невольно отдёрнул руку, когда чёрная кожа коснулась его пальцев, и сухарь упал на землю.
– Да не бойся, не съем. Ты же гарант моей безопасности,
– Дело не в тебе, - покачал головой охотник, подбирая сухарь.
– Эти перчатки пахнут проклятьями Древних и смертью. Я бы на твоём месте не стал их носить.
Незнакомец рассмеялся так, будто Хасл только что удачно пошутил.
– Пахнут проклятьями, значит?
– хмыкнул он, отсмеявшись.
– Лучшие маги всего мира не могут найти в них ничего магического, говорят, что перчатки - это будто материализованная антимагия, а ты говоришь, что пахнут.
– Я чувствую это, - уверенно сказал Хасл.
– И не я один - когда Жерев достал такие же из рюкзака твоего мёртвого друга, он тоже это почувствовал. И Некпре с Эрли.
– Не буду спорить, сам я очень слабый маг. Настолько слабый, что, сняв перчатки, могу только видеть и чуять колдовство. У вас тут, быть может, от постоянной жизни на могильнике выработалась собственная чуйка на энергию. Но носить я их буду до конца своей жизни, таково моё проклятье. И как я без них буду грабить могильники? У вас тут что, раньше могильщики не появлялись?
Молодой охотник поёжился. От самого слова повеяло каким-то холодом, но оно было смутно знакомым.
– Нет. Никто давным-давно не видел чужаков. Друг сказал, что они все вымерли, и что в Мёртвом Мире никто не живёт.
– Мёртвом Мире?
– переспросил могильщик.
– Парень, ты рассказываешь странные вещи. Какой-то «друг», ещё какая-то чушь. Все эти узоры из шрамов на твоём лице, при том, что ты, скажу честно, и так не красавец. У меня что-то уже устал язык разговаривать, а ты, как я погляжу, болтун тот ещё, так что расскажи-ка, что ты за хрень вообще несёшь.
Хасл некоторое время думал, дожёвывая свой сухарь. Наконец, решил, что лучше будет рассказать так, как это обычно делает Друг. Поэтому он закрыл глаза и, стараясь копировать интонации и речь Друга, начал говорить:
– Люди жили в мире и покое, пока семь десятков лет назад старому миру не пришёл конец. Случилось это за один день, и некому теперь рассказать о том, как это произошло, некому спросить у тех, кто всё это видел, да и спрашивать-то не у кого - не погиб лишь Друг, горсть людей, да, быть может, ещё несколько человек за стенами Шранкта, но к этому времени гнев Древних должен убить и их, если они ещё не умерли от старости. Да и остались ли они людьми после всего пережитого в Мёртвом Мире?
Эм-м... Страшен был Гнев Древних. Разрушил он Бергатт, сотворил Серого Зверя и осел на всякой железной крошке проклятьями, подстерегающими каждого алчного и неосторожного человека. И кто осмелится зайти в Бергатт или Шранкт, будет поражен проклятьями и будет мучиться, пока не умрёт. Потому что цель Древних - смерть всех людей, и Гнев Их пережил гибель Их.
И лишь Друг оберегает людей от Гнева Древних. Весь год сидит он в Башне своей, насылая на творения Древних собственные
Так... Избранный поможет... а, нет. И только Избранный зажжёт Метку, что каждому ещё в младенчестве оставил Друг. Будет он помогать искоренять зло, что обрушили Древние на этот мир. Разгорится в нём Дар. И, быть может, станет он новым Другом для всех людей.
– Хасл закончил и тяжело перевёл дыхание. Слова он помнил плоховато, да и речи Друга подражал с трудом, но всё же остался доволен собой. Помимо всего прочего, рассказывая, он показал чужаку метку Друга, выжженную на своей груди, и узоры на лице, подтверждающие его принадлежность к касте охотников.
– Не знаю, кто такой этот ваш Друг, - буркнул могильщик после паузы, - сбрендивший маг или просто больной ублюдок, но точно могу сказать, что клеймо на твоей груди - это старый знак магов, семиконечная звезда. Сейчас маги носят звезду с восемью лучами. И что за стенами Шранкта не далее как в двух днях пути, у самых холмов, которые постепенно переходят в Полую Гору, внутри которой вы живёте, стоит вполне себе живой город Новый Бергатт, где живёт, наверное, тысяч пять народу.
– Пять тысяч?
– раскрыл рот Хасл.
– В одном городе. А всего в мире осталось, должно быть, десятки миллионов людей. Конечно, война семидесятилетней давности разрушила почти все старые города, народу погибло очень много, но ни о каком полном уничтожении и нескольких выживших речи не идёт. Скорее, это вы несколько выживших, вынужденных ютиться на окраине могильника.
– Война? Была война?
Чужак фыркнул.
– Все эти развалины и туман, которого ты так боялся, да и сам я, результаты этой войны. Про саму войну ничего особого рассказать не могу, да и никто не может, в этом твой Друг прав. Разве что воевали все против всех, а за что - хрен его знает.
– И я смогу пересечь Шранкт и увидеть за его стенами живой мир, а никакую не выжженную пустыню?
– Живой мир - да, уж поживее вашего. А вот пересечь Шранкт - вряд ли. Мы с Шрамом прошли, имея при себе перчатки, которыми могли расчистить себе путь. Да и то пару раз едва не погибли, хотя оба тёртые калачи. Ты же останешься свежей грудой костей на первом перекрёстке. В этом ваш Друг тоже прав - соваться в могильники вам не стоит, уж лучше жить здесь, чем погибнуть, стараясь выбраться.
– Могильщик жёстко усмехнулся, видя расстроенное лицо Хасла.
– Не переживай, иногда там очень дерьмово. Можешь поразмыслить об этом, пока идёшь к своим друзьям. Надеюсь, ты запомнил моё послание? Я просто хочу уйти, никого не трогая, и пусть никто не трогает меня.