Могильщик. Трое отвергнутых
Шрифт:
– Запомнил, - кивнул молодой охотник.
– Иди. Прямо в ту сторону. Вернёшься сюда после переговоров. И, поверь, я быстро пойму, если вы с дружками решите мне устроить засаду. Тогда ты умрёшь первым.
– А если я не вернусь? Или я не смогу договориться... что ты будешь делать?
Могильщик оголил зубы в хищном оскале.
– Неужели ты думаешь, что я буду тебе рассказывать?
***
Пока Хасл спускался к Серым Полям, в его голове крутилось множество странных мыслей. Он был одновременно испуган, заинтересован и разочарован. Разочарован в первую очередь Другом. Ещё ночью к нему пришла кощунственная мысль о том, что Учитель, возможно, в чём-то ошибается. Сейчас молодой охотник подумал, что - как бы невероятно это не звучало - Друг может обманывать людей преднамеренно. Зачем это ему, было выше понимания Хасла, поэтому он постарался выбросить эту мысль из головы, но она упорно продолжала возвращаться.
Мысли о пришельцах тоже не покидали его. Хасл и так предполагал, что из ниоткуда они появиться не могли. А уж слова о каких-то миллионах (наверное, это куда больше пяти тысяч) живых, пусть и уродливых, человек и вовсе шокировали. Впервые Хасл представил, что Бергатт - эту громадину - когда-то населяли люди. Валяющиеся на его развалинах скелеты когда-то были людьми. Должно быть, и в Бергатте когда-то жило... пять тысяч человек? Или даже шесть? А что есть у них? Город? Да по сравнению с Бергаттом их город жалок, как червь по сравнению с человеком.
Получается, насколько же велик мир? Мёртвый мир представлялся Хаслу размером с Земли Живых: долину, лес, озеро, развалины... Ну, может, чуть-чуть побольше. Но сейчас слова Друга о других городах (городах, где, как выяснилось, жило по пять тысяч человек, а не по полторы сотни), неких «реках» и даже «океанах» приобрели другие масштабы. Два дня пути до города. Да всю Землю Живых можно обойти за это время, причём никудашеньки не торопясь.
И, чёрт побери, кто такой Урмеру, и что он должен ему передать?
Холодный туман постепенно рассеивался. На мёртвой каменистой земле то тут, то там начали появляться тощие кусты или пучки сухой на вид, но вполне себе живой травы. Владения Серого Зверя заканчивались. В полутьме всё отчетливей проступали очертания рытвин и траншей, на дне которых ещё прятался туман.
Хасл едва не угодил в одну из таких, но успел остановиться на самом краю, с замиранием сердца понимая, что этот туман куда гуще, чем витающий в воздухе, и, угоди охотник в яму, ему не жить. Нет, сквозь дымку можно было различить будто проплавленные края ямы, её неровное дно и лежащие на нём камушки. Гуще был запах разложения, резкий, сладковатый запах падали и магии. На самом дне ямы что-то шевелилось. Бесформенный ком плоти.
Кошка. Вернее, то, что когда-то было кошкой. Возможно, несчастное создание угодило сюда совсем недавно или десятки лет назад - это не важно. От животины не осталось практически ничего, что делает кошку домашней любимицей, она скорее напоминала разлагающийся и зачем-то оживлённый труп. Сквозь облезшую шерсть проглядывала гниющая плоть, торчали жёлтые кости. Опухший живот сочился гноем, рядом валялись комки - мёртвые котята. Те, что ещё оставались в животе, шевелились, но это была агония. Им предстояло родиться мёртвыми.
– Мяу, - сказала кошка.
«Обещай», - услышал Хасл.
– Мяу, - повторила кошка.
«Урмеру должен прийти».
– Хорошо, - кивнул охотник, думая, что он сошёл с ума.
– Я передам Урмеру, чтобы он пришёл. Но кто такой этот Урмеру?
– Мяу.
– «Ты знаешь это, глупец».
Кошка мучительно зашевелилась, повернула свою разлагающуюся мордочку и принялась пожирать котят. Одного, второго, третьего. А когда съела последнего, её позвоночник неестественно выгнулся (лапа, на которой лежала кошка, отвалилась), и клыки впились в собственное брюхо, разрывая шкуру, матку, выдирая не родившихся котят из утробы.
– Мяу, - сказала кошка, когда закончила жрать.
«Видишь, на что приходится идти, чтобы просто поговорить с тобой?»
Кошка дёрнулась и замерла, а Хасл пошёл дальше, абсолютно уверенный в том, что он либо умер, либо сошёл с ума.
Но туман рассеялся, и по сапогам охотника заскользили мокрые от дождя колосья пшеницы. Небо застилали тучи, но Хасл понял - уже почти рассвело.
– Я жив, - сказал он и тут же повалился на колени, чувствуя, как его колотит бешеная дрожь, идущая откуда-то из самого нутра.
– Я жив. Жив.
Он сходил в Бергатт и остался жив. Побывал и охотником, и добычей и остался жив. Наведался в гости к Серому Зверю и остался жив. Этот кошмар не был загробным царством. Кошка, поедающая своих дохлых котят, была самой настоящей. Чужак - не сон и не галлюцинация. Дар Друга - не бред его больного воображения.
Хасл мысленно потянулся к растущей на поле траве, но понял, что Дар куда-то исчез. Зато в его измученном и избитом теле пробудились усталость и боль. Он только сейчас вспомнил о страхе за свою жизнь, хотя сейчас впервые за последние сутки ему ничего не угрожает. Но даже страх и воспоминания о пережитом, а иногда его охватывал настоящий животный ужас, были притуплены усталостью. Охотник хотел уже лечь прямо в траву, чтобы уснуть, но из наваливающегося тяжёлого сна его вырвал резкий окрик:
– Эй! Стоять!
– закричал кто-то знакомый.
– А ну стой!
– Я стою...
– промямлил Хасл.
– Стою...
– Руки! Покажи руки!
Хасл поднял руки. Кто-то (видимо, обладатель такого знакомого голоса) резко толкнул его в спину, и охотник повалился во влажную траву. Этот кто-то уселся на него сверху и профессионально принялся вязать ему руки, приказывая ещё кому-то бежать к Эзмелу. Хасл повернул голову на бок, чтобы было легче дышать, и замер, не в силах ни сопротивляться, ни говорить. Но даже лежать спокойно было слишком больно.
– Боги, это же Хасл! Эрли, ты что делаешь? Это же наш Хасл!
– Нашего Хасла чужак утащил к Серому Зверю. А кто это такой, я не знаю. Если бы он не был похож на Хасла, я бы убил его сразу.
– Эрли, - прошептал Хасл, едва разлепляя одеревеневшие губы, - как я рад тебя слышать. Я уж думал, что мне крышка. Мы должны отпустить чужака, чтобы он смог спокойно уйти. Он...
– Заткнись!
Хасла подняли с земли и грубо встряхнули. Перед глазами появилась перекошенная физиономия его лучшего друга.