Мои 365 любовников
Шрифт:
Поднялся восторженный гвалт. Во время чтения Макс несколько раз не договаривал фразу, делая вид, что стесняется и точно школьный учитель, указывал на кого-нибудь из слушателей, кто должен был за него произнести вслух недостающее слово, преимущественно на одну из молодых женщин! Та нисколько не конфузилась, тем более, что другие её подбадривали:
– Не жеманься! Помоги поэту!
Тогда она, в зависимости от контекста, весело выкрикивала голосом гусарского полковника: «…муфта!» или «…пенис!» и совершенно не краснела, остальные аплодировали,
– Сам я до такого бы не додумался!
Когда он, наконец, завершил выступление – а декламировал он добрые полчаса, – я поднялась с кресла и подала ему руку, чтобы поблагодарить за замечательное приветственное стихотворение. Он опустился передо мной на колено и высокопарно воскликнул:
– О, прелестная госпожа хозяйка, какая милость для недостойного вас рифмоплёта!
Потом поцеловал краешек моего платья, однако, поднимаясь, как бы по рассеянности, забыл выпустить подол из рук! Я взвизгнула, но было уже поздно! Лихой Макси задрал мне юбку до пояса, и все гости отныне знали, что было у меня надето под ней! Они все зааплодировали как безумные и закричали:
– Браво, покажи нам всё, покажи! Открытие памятника!
Я в первое мгновение немного смутилась, однако Макс снова сделал шаг ко мне, отвесил почтительный поклон и, юркнув мне за спину, мгновенно расстегнул несколько пуговиц и застёжек. Я глазом не успела моргнуть, как платье соскользнуло на пол, и я оказалась перед публикой в одной сорочке и панталонах! Похоже, старый хитрюга обладал хорошим навыком раздевания женщин! Теперь всем представилась возможность любоваться моими огненно-красными чулками и очень коротенькими, узенькими штанишками. Мне не осталось ничего другого как развернуться и пройти от стола к столу, периодически получая одобрительные шлепки по ляжкам и попе и выслушивая тысячи комплиментов:
– Прекрасно! Великолепно! Живописно! Чудесно! Последний крик моды!
Но среди тех, кто произносил это, были не только мужчины, но, как ни удивительно, и женщины! Женщины были особенно любезны, они не были завистливыми, и я никогда не слышала о своих гостьях, чтобы хоть одна из них сделала какую-нибудь пакость другой или за её спиной нелестно о ней отзывалась. Они были актрисами, моделями, певицами, все молодые и симпатичные, и умели держать себя на людях, были, разумеется, не из сахара, но и из камня они тоже не были. Они охотно предавались любовным утехам, не становясь при этом проститутками. У большинства из них имелся постоянный любовник, художник или актёр, с которым они зачастую сожительствовали. Таким образом, сейчас мои симпатичные гостьи от всей души выражали своё преклонение передо мной и одобрительно хлопали в ладоши. Я была усажена на стол, и они принялись потчевать меня тортом, мне пришлось пригубить с десяток различных бокалов с вином, в то время как они целовали меня в затылок, отчего я была сзади совершенно влажная!
Между тем Макс опять придумал что-то новенькое! Изображая зазывалу, он сложил руки рупором и проревел:
– После этого бесподобного мероприятия – да здравствует попа Пепипопы! – последует театральное представление, какого вы ещё никогда не видели! Толстяк Теодор и Нанни сыграют нам сцену из «Фауста»!
– Начинайте, начинайте! – закричали вокруг.
Актёр приблизительно лет сорока, толстый Тони был знаменитым комиком, как шепнули мне на ухо. На нём был изящный сюртук, а круглое, весёлое лицо его было сочно-пунцовым, ибо насчёт вина губа у него была не дура. Он торжественно выступил вперёд, ведя за собой в центр зала маленькую очаровательную брюнетку, Нанни. Она была его любовницей, на подмостках играла роли юных девушек и нередко и в настоящем театре жизни также выступала его партнёршей. Сейчас оба были уже изрядно подвыпившие и очень весёлые. Пробираясь за Тони, Нанни придерживала платье у коленей и причитала:
– Но почему так рано! Не можешь до
Но Макс с помощью одного молодого скульптора уже выдвинул на середину зала софу и, сопровождая свои слова широким жестом руки, крикнул:
– Это спальня Гретхен! Текст, конечно, не Гёте, а мой, то есть гораздо лучше!
Затем оба актёра начали играть «пантомиму», как они это называли, и играть так комично, что все мы от смеха готовы были под стол свалиться. Особенно Теодор исполнял роль ужасно смешно! Шикарная Нанни уселась на софу и сделала вид, что расчёсывает волосы. Теодор склонился, выставив толстый зад, и подглядывал между двух пальцев, как если бы это была дверная щель. А Макс с комичной серьёзностью продекламировал:
Гретхен в горенке сидит!Член у Фауста зудит!Потом Теодор вынул из штанов свою толстую, крепкую макаронину, поиграл ею, погрозил члену пальцем, и сделал такие движения ртом, будто разговаривал со своим нетерпеливым братцем и его успокаивал. Макс прокомментировал это так:
Гретхен, похоже, пропала теперь!За Фаустом нашим захлопнулась дверь!Нанни при этих словах сделала вид, что очень испугалась, с немым криком заметалась по «сцене», приложила обе ладони к щекам и широко раскрытыми глазами взглянула на тугой хвост своего «Фауста», энергично покачала головой и, снова усевшись на софу, высоко задрала ноги, отчего юбка её соскользнула вниз! Теодор с комичным сладострастием уставился на её симпатичные ножки, повилял своей жёсткой макарониной, и «Гретхен» пришла в неописуемый ужас. Макс же бойко декламировал дальше:
С вопросом к ней Фауст присел на кровать:– Ты тоже могла б кое-что показать?«Пантомима» продолжалась, теперь Теодор расстегнул блузку своей сопротивляющейся и ломающей от отчаяния руки партнёрше, поочерёдно потрогал рукой её симпатичные белые груди, нежные и остренькие, хитро прищурившись, потянул, потискал и повалял их, облизнулся и погладил соски. Нанни, у которой всё встало дыбом и которая от этого театра уже наверняка совершенно взмокла внизу, теперь не противилась, позволив всему идти своим чередом, и даже изобразила на лице крайнее нетерпение. Макс начал просто рычать:
Хоть Фауст не видел грудей красивее,но муфточка Гретхен куда поважнее!Животики можно было со смеху надорвать! Теодор хотел приподнять «Гретхен» юбку, которая и без того уже была выше колена, но та, противясь, с мольбой протянул к нему руки. Он отвернулся «потрясённый» – как выразился Макс, – и затем сделал ещё одну попытку добиться своего. Такое повторилось, вероятно, три раза и каждый раз ему удавалось продвинуться чуточку выше. Юбки Нанни шуршали и шелестели очень заманчиво, и, когда взору в очередной раз приоткрывалась на её ляжке новая полоска плоти, все закричали:
– Решительней, Фауст! Последний акт!
Действительно, чего вожусь?Ах, милый, я тебя боюсь!Услыхав эту реплику, Нанни испустила пронзительный вопль, как девственница, которую хватают под юбкой, и ловко повалилась от страха на спинку софы, выбросив при этом ноги в воздух как можно выше. Она сучила и дрыгала симпатичными ножками, и вскоре само собой всё обнажилось, нижние юбки и кружевные оборки многочисленными складками опали вниз и почти закрыли лицо миловидной «Гретхен». Она, наконец, затихла и лишь, жалобно повизгивая, комично следила сквозь пальцы за действиями Теодора.