Мои 365 любовников
Шрифт:
Говоря это, она коленом массировала ему ширинку. Лицо Иги совершенно посинело. Он вроде бы пытался отодвинуть Штеффи, однако ладони его при этом почему-то блуждали по её пышному заду. А рука, которой он собирался заслониться от нее, скользнула вверх по прекрасным полушариям её груди. Она кокетливо взвизгнула и сказала:
– Однако, однако, ваша уважаемая жена в любой момент может вернуться.
Иги облизнулся и словно клещами защемил Штеффи ляжками, так что она теперь не могла вырваться.
– Противный! Если будете так вести себя, можете больше не приходить…
Штеффи извивалась, хихикала, отбивалась от его него, потом схватила его не в меру любопытные руки и силой опустила их вниз:
– Так, а теперь, пожалуйста, успокойтесь! Мне кажется, вы очень большой Дон Жуан!
Стараясь удержать его
– Та-ак… стало быть, такие здесь дела творятся! Игнац! Мы немедленно едем домой! А вы, бессовестное создание, радуйтесь, что мы не обратимся в полицию с просьбой запереть вашу лавочку в первый же вечер!
Штеффи, великолепно игравшая свою роль, изобразила крайнее отчаяние и шёпотом умоляла нас «не делать её несчастной», но я, шелестя юбками, вылетела вон из ложи и держала себя так, будто проглотила палку от метлы, а Иги, побледневший как скатерть, в полном унынии пошаркал за мной. Гости с иронией смотрели нам вслед, и злорадный смех сопровождал нас до самого выхода!
В продолжение всей дороги домой я капризно надув губы сидела в углу кареты и не проронила ни слова, а Иги плаксивым голосом беспрерывно бубнил:
– Человек всего лишь человек… на самом деле ничего не было… в толк не возьму, как это она так быстро всё проделала…
Я прятала улыбку за каменным выражением лица, и когда он перед входом в свои апартаменты хотел поцеловать меня, я весьма резко отстранилась, стремительно вспорхнула на свой этаж и там, в темноте коридора, выждала, пока Иги не отпер внизу замок и не захлопнул за собой дверь! Тогда я со всех ног снова сбежала по тёмным ступенькам к выходу, наняла на улице кабриолет, и уже приблизительно через полчаса снова сидела в «Артистическом раю»! Там всё выглядело уже совершенно по-другому! Снаружи ресторан был тих и погружён в абсолютную темноту. Мне пришлось зайти со двора и постучать в дверь кухни. Когда я вошла, дым стоял коромыслом, и всё смешалось в невообразимую какофонию: множество голосов, музыка, крики, хохот и возгласы! Да, там даром времени не теряли и отчаянно веселились, устроив основательную попойку! Если такое будет происходить каждый день, то наш «Артистический рай» превратится в золотое дно. Повсюду валялись пустые бутылки из-под шампанского, лица у всех присутствующих были разгорячёнными, и большая часть их находилась уже в изрядном подпитии. Штеффи первая увидела меня, вскрикнула от радости, заключила в объятия и велела пианисту исполнить туш. А гости – их насчитывалось, вероятно, человек тридцать, обрушились на меня с поздравлениями!
– Многая лета, многая лета, трижды многая лета!!! Ура!..
Поднялся невероятный гвалт, точно в массовых сценах какого-нибудь спектакля. Я была страшно горда и радовалась, что все уже обо мне знают, и что я прихожусь им по вкусу. Да, я им действительно нравилась, хотя мужчинам, разумеется, по совершенно иной причине, я это сразу заметила и почувствовала! Обхватив меня за талию, Штеффи водила меня от столика к столику, представляя гостям. И тут я не раз ощутила на своём плече или бедре крепкую мужскую руку, а некоторые, делая вид, что хотят поцеловать мне руку, шли, однако, дальше и влажными губами ловили моё плечо или даже прикладывались к открытой полянке декольте! Я со смехом дарила каждому чаемое удовольствие, не обременяя себя излишней щепетильностью. По моим новым знакомым можно было с первого взгляда понять, что это весёлые и славные ребята, умеющие наслаждаться жизнью. Я пожала множество рук, услышала массу имён и фамилий, из которых в памяти у меня, однако, сохранились преимущественно только первые. Густль, Ханс, Мели, Франци, Тони… так я постепенно перезнакомилась со всеми. Большинство из них были актёрами театров «Ан дер Вин», «Карл-театра» и других, много было молодых художников, которые носили развевающиеся галстуки. Женщины, в большинстве своём миловидные и молодые, были изрядно накрашены и наряжены, и весело смеялись шуткам. И вскоре я уже перешла со всеми на «ты», потому что и они тоже обращались друг к другу
– Прошу прощения, но другая рука у меня сейчас занята!
Я увидела, что его правая рука засунута между ляжек маленькой весёлой блондинки, которая, хихикая и прыская, изгибается от щекотки. Он высоко закинул ей подол, и под его рукой громко шелестел и потрескивал пёстрый шёлк нижних юбок. Он чертыхнулся:
– Сквозь такое обилие кружев никак не пробраться!
Мне было достаточно и левой его руки, поэтому я сказала:
– Не беспокойтесь, пожалуйста!
Вообще дамы уже весьма облегчили задачу своим кавалерам, большинство из них подняло юбки до колен, у некоторых под кружевными оборками и разноцветным шёлком можно было увидеть прекрасные, ажурные чулки, которые наверняка стоили бешеных денег. То там то здесь высвечивались соблазнительные лилейные, желтоватые и смуглые ляжки, одна дама сидела на краю стола, болтая красивыми и крепкими, изящной формы ногами, и всё время так высоко подбрасывала подол платья, что были видны врата рая! И сверху одежда многих дам уже была расстегнута, а одной из них совсем сняли блузку, и она сидела теперь за столом в шелковой светло-голубой сорочке с жёлтыми лентами, из-под которой проглядывали полушария двух безупречной формы грудей с крепкими, тугими сосками. Её сосед, запустив под сорочку руку, сжимал, оглаживал и пощипывал их, а когда она взвизгивала, он с убеждённостью замечал:
– Угомонись, Неттерль, я всего лишь изучаю модель!
И везде, где только обнажался фрагмент женской плоти, незамедлительно появлялась мужская рука, которая не отказывала себе в удовольствии исследовать симпатичную местность, и нельзя было сказать, чтобы обладательницы её серьёзно противились этому. А если кто-нибудь из мужчин запускал руку между ляжек своей соседки и подозрительно водил ею взад и вперёд, та была не слишком обеспокоена происходящим и дарила ему эту радость. Поэтому у каждого в руке имелась какая-нибудь симпатичная округлая часть женского тела. Они знали вкус жизни, и время от времени один кричал через стол другому:
– Скажешь нам, когда вы закончите!
Я совершенно одурела от этого представления, уже успела заработать несколько синяков от щипков, и ладонь моя горела от множества крепких рукопожатий! Потом они поставили для меня у рояля удобное кресло и зарычали:
– Макс, прочти прекрасной хозяйке стихотворение! Прочти! Давай! Поэзию! Ты для чего вообще здесь находишься? Вперёд! Давай поэзию! – И начали скандировать: – Поэ-зи-ю! Поэ-зи-ю! Поэ-зи-ю!
Поднялся страшный галдёж, и, наконец, я услышала из одной ложи голос Макса:
– Что вы пристали? Я не могу сейчас выйти, Лизи зажала меня!
– Отпусти его! – проревел хор, и потом зарядил рефреном: – От-пус-ти! От-пус-ти! От-пус-ти!
В конце концов, весёлый, лысоголовый Макс, пошатываясь, выбрался из ложи, наполовину выталкиваемый, наполовину вытягиваемый! Обтёр руку шёлковым носовым платком и проворчал:
– Вы могли бы позволить человеку немного отдохнуть от работы? Там такая приятная прохлада!
– Ленивая свинья! Давай! Сочини что-нибудь экспромтом в честь хозяйки!
Этим талантом Макса я потом часто восхищалась, он умел сочинять по заказу очень весёлые стихи, тут же, экспромтом! Сейчас он встал в комичную позитуру, сунул одну руку в вырез жилетки, наморщил лоб и вытянул губы трубочкой. Вокруг воцарилась мёртвая тишина!
Стихотворение, которое он затем продекламировал, было сочинено прямо сходу и посвящалось мне. Макс начал с воспевания моего очарования и высказал сожаление, что сам не владеет. Далее в стихотворении с весьма фривольной откровенностью повествовалось о том, что господь дал мужчине пенис, а женщине – муфту и что радость жизни лишь тогда полноценна, когда они сходятся вместе «и муфта с пенисом на “ты”». В завершение он выразил надежду, что наш «Артистический рай» в вышеозначенном смысле станет для них действительно раем, и закончил словами: