Мои друзья скандинавы
Шрифт:
Не один молодой человек улыбнется сегодня наивности, легковерию своих отцов, непреодолимое желание которых подгоняло ход истории и которые делали все, что было в их силах, чтобы приблизить сроки.
Но пусть этот юноша перелистает пожелтевшие страницы тогдашних газет — и поймет, какие это были годы. Грохот рушащегося старого мира оглушал и радовал. Российская революция побеждала на всех фронтах. Англичане уходили из Архангельска и Мурманска — французский флот восставал у берегов Черного моря. Три самых могущественных в мире императорских трона смыты были с лица на ходу перекраивавшейся карты: Российская империя, Германская империя, Австро-Венгерская империя — три кита, на которых держалась реакция, перестали существовать. Российская Советская Республика, Баварская Советская Республика, Венгерская Советская Республика, Советы рабочих и солдатских депутатов в Германии, Австрии, Норвегии. Взлет рабочего протеста в странах Антанты. «Руки прочь от Советской России!» Волнения в Индии. Послевоенный кризис. Казалось, еще один нажим, еще шаг вперед — и старый мир войны, наживы, несправедливости рухнет раз и навсегда!..
Сегодня мы знаем, что история пошла более сложным, извилистым путем, что, пользуясь разобщением трудящихся, субъективной их неподготовленностью, старый мир выжил, получил передышку и, меняя личины, окреп. Но разве благая весть о рождении нового мира не прозвучала всесветно, не стала музыкой современности! Разве кровью своей он не добился передышки и не встал несокрушимой твердыней человечества! Да, старые строки гимна мы пели по-новому, не «это будет», а «это есть наш последний и решительный бой». Что же, не вина отцов, что он не стал последним, но их заслуга, их подвиг в том, что решительным и даже — скажем прямо — решающим он стал! Но в тот день на острове Айно убеждена была, что не пройдет и пяти лет, как она обнимет дочку.
Четвертый день на необитаемом острове — «отдых» превратился для робинзонов в томительный труд ожидания. Наступивший штиль, солнышко, пряные запахи черемухи и идиллические цветочки, невесть откуда появившиеся на каменистой почве, уже не радовали ни душу, ни глаза, а наоборот — раздражали своим безмятежным спокойствием, когда в душе и во всем мире царила все нарастающая тревога.
Значит, письмо из Ханко не дошло! Или посланные на выручку искали их на каком-нибудь другом островке. Ведь в здешнем лабиринте сам черт ногу сломит! Или того хуже — нарвались на полицейских — и кружат где-нибудь поблизости, чтобы отвести глаза.
Как бы то ни было, друзья решили продлить свою робинзониаду еще на день, а потом еще раз попробовать на одном из ближайших островов купить шлюпку (благо деньги есть) и самим переправиться через море — чем, мол, мы не викинги! Правда, затея рискованная, но не менее опасно было сидеть на острове и ждать, пока сцапают.
СТОКГОЛЬМ, ТОРСГАТТАН, 10
— Когда потеряны деньги — ничего не потеряно, когда потеряно время — очень много потеряно, когда потеряна надежда — потеряно все! Не надо никогда терять надежды, Хурмеваара! — сказал рыжеватый молодой человек в студенческой белой, с голубым околышем фуражке, подбодряя товарища.
Хурмеваара тогда представлял финских коммунистов в Швеции, а подбодрявший его студент Иорпес со дня на день должен был получить диплом врача. Разговор шел в комнате, отведенной шведскими коммунистами для финского бюро в доме № 10 на одной из центральных улиц столицы — Торсгаттан…
Не отвечая, Хурмеваара подошел к окну, из которого виден был старый тенистый сад, липовые аллеи которого стягивались к памятнику Карлу Линнею.
И в эту минуту принесли письмо.
Хурмеваара надорвал конверт.
— Свечу! Свечу! — попросил он у Иорпеса.
— Свечи нет! — протянул тот коробок спичек. — Ими обойдешься!
Чтобы прочесть письмо, просветив лимонную кислоту над огоньком, пришлось истратить полкоробка. И с каждой строкой его Хурмеваара становился веселее.
— Нашлись! — наконец с облегчением произнес он.
— Я же говорил тебе, не теряй надежды! — усмехнулся Иорпес. — Но посвяти меня в дело. Кто нашелся?
— Двое мужчин и одна женщина! — Хурмеваара никогда не забывал о конспирации.
— Ну, скажи хоть имя ее. Можешь быть уверен — женщину уж я не выдам! — усмехнулся студент.
— Айно!..
— Не Пессонен ли?
— А ты ее знаешь? — удивился Хурмеваара.
— Еще бы! Ведь мы с ней на моторке выехали из Выборга за день до того, как ворвались белые. Четыре моторные лодки, перегруженные людьми так, что край борта вровень с водой. Стояла тихая погода, иначе до Питера не добрались бы.
Вилле Оянен, сын рабочего с лесопилки в Куопио, которого Айно в разговоре со мной не раз называла студентом, был таким студентом, который из-за нехватки средств в вуз не поступил. Добившиеся достатка родственники его, благодаря поддержке которых он смог окончить гимназию, согласились помогать Вилле учиться в университете, но при одном условии: на богословском факультете. Они мечтали увидеть члена своей семьи пастором. К тому времени ставший уже социалистом, Оянен решительно отказался от духовной карьеры, и родственники поставили на нем крест. А он вернулся в Куопио, начал работать в тамошней известной своим радикализмом социал-демократической газете и вскоре стал известным в стране журналистом, знатоком по вопросам политической экономики. Но если Вилле Оянен — «студент» в скандинавском понимании этого слова, то Иорпес был студентом в русском смысле и к началу рабочей революции в Финляндии заканчивал третий курс медицинского факультета в Хельсинки.
Уроженец Аландских островов, Иорпес был одним из немногих студентов, примкнувших в дни рабочей революции Суоми к восставшим. Он организовывал медицинскую помощь раненым красногвардейцам и, когда гражданская война закончилась, оказался в Советской России, приютившей политических эмигрантов, в городке Буй, Вятской губернии, где были тысячи и тысячи финнов, перешедших через границу (там была и Айно). Иорпес с радостью бы закончил курс в русском университете, но, кроме родного шведского языка, он владел финским, немецким и латинским, а ни на одном из них ни в Петербургском, ни в Московском университете не преподавали, и поэтому он поехал в Швецию и поступил там в Стокгольмский университет.
Когда спустя лет сорок автор этих строк увидел Иорпеса в Стокгольме, тот был уже маститым ученым, академиком. Но тогда, в те дни, о которых идет здесь речь, сдав с отличием все испытания, он ждал диплома врача и мечтал о практике в Каролингской больнице. Той самой, ученый совет которой присуждает Нобелевские премии по медицине и биологии.
— На лодке, говоришь, из Выборга в Питер? Значит, у нее пристрастие к морским авантюрам! Вот и сейчас она на лодке… Надо выручать, — сказал Хурмеваара. — Тут каждый час важен, а Хелльберг на своем «Энгельбректе» на три дня отдыхать укатил. Не хотелось бы, чтобы Койвукоски на этот раз взял реванш!
— Я, кажется, могу ускорить встречу с Айно, — сказал Иорпес и вскочил со стула.
— Куда ты? — уже вслед ему крикнул Хурмеваара.
— Пока буду рассказывать, можем опоздать! — ответил на ходу Иорпес.
Дело в том, что сегодня у него ночевали три молодых паренька, родичи с Аландов, рыбаки. Продав еще вчера улов на рыбном рынке, они собирались уходить на своей шхуне домой. И молодому медику пришло в голову подрядить их на это дело. Только не опоздать, думал он, торопясь на набережную Содермальма, перескакивая с трамвая на трамвай. Только бы не успели поднять паруса!