Мои рассказы про любовь
Шрифт:
Засмеялась.
Мы зашли в огромное здание Главпочтамта, заняли очередь к телефонным кабинкам. Наташка подошла к окошку оператора, назвала населённый пункт, номер телефона и мы стали ждать возле кабинок, когда скажут в какую из них ей заходить. О чём она говорила по телефону, я не слушал, и не прислушивался к её словам, мне доставляло удовольствие наблюдать за её мимикой и жестикуляцией во время разговора. В момент, когда она начинала говорить, вся её сущность буквально преображалась в актрису немого кино, не хватало только музыкального аккомпанемента в такт её мимики и жестам. Если бы с ней занимались целенаправленно в этом жанре — из неё получилась бы превосходная телеведущая, с её-то блестящей эрудицией и безостановочным темпом речи, благодаря чему она могла установить общение
Но тогда был последний полный год существования СССР, всё старое уже трещало по швам, всё новое только зарождалось на свет рыночных отношений. Тогда ещё ни кто не думал, что всё это рухнет, к чертям собачим, тогда мы грезили высоким, тогда любили пылко мы, но скоро всё развеялось, оставив на руинах нас, наедине с прекрасными мечтами.
Она спешно вышла из кабинки со словами: «Ну вот, хоть с ребёнком поговорила, даже на душе легче стало после наших с тобой бесед про житиё-бытиё». И стала мне пересказывать содержание их разговора с дочерью, я не хотел её перебивать, взял под руку, вместе мы прошли обратно к окошку, произвели оплату. Потом, поглядывая по сторонам, я вёл её через толчею, ожидающих междугороднего общения, к выходу на улицу, осторожно маневрируя вместе с ней между находящимся в зале народом.
Она не замечала абсолютно ни кого вокруг, смотрела на меня и всё рассказывала, рассказывала, жестикулировала, размахивая руками, улыбалась, смеялась, пыталась своей мимикой передать настроение своих собеседников. Наконец я не выдержал такого эмоционального напряжения, мы остановились, где-то посреди зала, я её обнял, стал прижимать к себе. Она, почему-то, очень деликатно меня отталкивала, ссылаясь на то, что кругом люди и мне должно быть стыдно. Потом, вдруг, звук начал становиться всё более и более ватным, я слышал только её голос, он был слегка приглушённым. Потом перестал замечать, что происходит вокруг, уже не видел ни где мы, ни тех, кто рядом, всё исчезло, куда-то растворилось, стало просто фоном, посреди которого были только мы. Наши энергетики работали в унисон, но на другой частоте, нежели толпа с её заботами, у нас не было ни каких мыслей, кроме мыслей друг о друге. Преодолев её хрупкое сопротивление, требующее соблюдения правил приличия в общественном месте, я дотянулся своими губами до её губ.
Всё вокруг вдруг окончательно исчезло, не было слышно ни одного звука, стояла ватная тишина. Я видел только её лицо, глаза она почему-то закрыла, как выяснилось потом, чтобы сразу не провалиться на месте от стыда и позора. «Замужем я, понимаешь?! А если кто из своих увидит, представляешь, что скажут?!» — объясняла она потом.
Что поделаешь: «Ах времена, ах нравы!»
После того, как Наташка отдышалась и пришла в чувство от довольно таки продолжительного поцелуя, её глаза повернулись в одну сторону, потом почти моментально в другую. Увидев, что толпа любуется нами, буквально заливая нас восторженно-умилёнными взорами, она тут же вспыхнула как лампочка красным цветом своих щёк, уткнула глаза в пол и как буксир потащила меня быстрее прочь с глаз людских от стыда и позора.
Какой-то местный хохмачь решил усилить восприятие финального действия и захлопал в ладоши, молчаливая толпа его поддержала… По огромному залу Главпочтамта г. Киева прокатился девятый вал аплодисментов и восторга, скучающая в очереди толпа ликовала и почти кричала «Бис!!!»… Наташка летела со скоростью баллистической ракеты, увлекая меня за собой.
Так мы снова оказались на свежем воздухе среди мирно гуляющих граждан по широкому тротуару центральной улицы большого города.
Взявшись за руки, мы сначала шли очень быстрым шагом, потом просто быстрым шагом. Ну и когда Наташка выпустила весь пар и стала способна вести спокойный разговор, мы вновь побрели неспешным шагом, держа друг друга за руку, любуясь вечерним городом, наслаждаясь близостью друг друга, наслаждаясь просто молчанием друг друга, изредка поворачивая головы, смотрели друг на друга с улыбкой, переходя на смех.
Мы ни как не могли понять, кем мы были в глазах наших зрителей: толи клоунами, насмешившими толпу, толи драматическими персонажами народного любительского театра, сыгравшими прилюдно короткую, но хорошо всем известную пьесу на извечную тему: «Жена в командировке».
Это сейчас детишки в старших классах устраивают соревнование «любовь на время» в тесном кругу. У них это своеобразный способ борьбы с комплексом стеснительности, которого по современным понятиям быть не должно ни когда, ни перед кем, ни в каких ситуациях. Есть в жизни цель — деньги, а любой комплекс это преграда к цели, с которой непременно надо бороться. И борются, в меру сил и финансовых возможностей.
На улицах появляется всё больше ни перед чем не комплексующей молодёжи, а на кладбищах всё больше и больше молодых лиц, смотрящих с гравированных портретов. На войне, как на войне, где духовность, душевность, порядочность, интеллигентность отступают, сдают свои позиции натиску новой субкультуре, в которой вместо любви есть перепих, вместо радости общения друг с другом, есть слово кайф и спецпрепараты для его извлечения из собственного организма. Пиздец, приехали, следующая остановка морг…
Во времена безвременья и безысходности это именно так, когда человеку нет места в социуме он медленно, но верно ползёт на кладбище не зависимо от возраста и политических убеждений. Хорошо, если ползёт в гордом одиночестве, ни кого не таща с собой насильно или хитростью, но это, как вы понимаете, не всегда. Очень часто молодые особы, заразившись сами, перестают практиковать защищённый секс, заменяя его бесплатным. Желающих среди жаждущих и страждущих хоть отбавляй, а дома жёны, на работе любовницы, у тех мужья. Ну короче, геометрическая прогрессия: одна инфицированная блядь может забрать с собой в могилу не один десяток мудаков и ничего неподозревающих граждан. Вполне возможно, такая же картина была в Содоме и Гоморре, где единственным и любимым развлечением было бегать друг за другом по переулкам и улочкам города. Кто, где, кого прихватывал, там и дело делал. Со стороны вроде весело выглядит, а инфекция ползёт, вгрызается в генетическую информацию, изменяя её. Производимое потомство — генетический мусор, а от мусора надо своевременно избавляться, пока им не завалено всё жизненное пространство. Вот и рванули Ангелы оба города, испепелив всю генетически модифицированную органику.
Аналогичная участь может ждать и современные города, если там пойдёт что-то не так, на генетическом уровне. Ни кто мутантов в космос не выпустит, что бы в корне пресечь возможность их расселения в других мирах. Всем нужны породистые суки и племенные жеребцы, всех остальных же в расход. Грубо, жестоко, бессердечно, но быстро и безумно эффективно.
От проблемы генетической чистоты биологических носителей вернёмся обратно в начало Декабря 1990 года, в стольный град Киев на Крещатик, где мы с Наташкой, взявшись за руки, идём среди повседневных забот граждан населяющих этот город, среди обычных гостей этого города, типа нас с ней.
Мы долго-долго шли молча, периодически сжимая друг другу руки, как бы спрашивая друг у друга: «Ну чего молчишь, всё ни как над нами самими насмеяться не можешь?». Ведь действительно в жизни порою происходит такое, что и в кино не увидишь.
Очередной раз переглянувшись, я вдруг заметил в одном из домов нишу подъезда, она была столь романтична своим полумраком, что теперь уже я потащил Наташку, увлекая её за собой, поперёк медленно текущей реки гуляющего народа. На её вопрос: «Куда ты меня тащишь?» — я ни чего не ответил. И лишь мы скрылись в пространстве свободной ниши этой громады, стоящего вдоль тротуара дома, я сразу приступил к делу. Она уже не сопротивлялась, не упиралась, не винила меня, не корила меня, наверно мы к этому моменту преодолели весь комплекс стеснительности и не обращая внимания на проходящих мимо нас по тротуару зевак нежно целовались, и распахнув свои одежды горячо обнимались. После каждого поцелуя мы смотрели друг другу в глаза, видя их теплоту и одобрительную улыбку, продолжали целоваться. Сколько прошло времени в нежных поцелуях мы не замечали, но я уже начинал чувствовать, как моя голубка потихоньку стала слабеть в ногах, оседая всё ниже и ниже. Её нежный взгляд говорил за неё всё без слов — пора ей ехать в гостиницу, а то явившихся после полуночи оставляют ночевать на коврике под дверью.