Мои знакомые
Шрифт:
— И то верно, — сказал Мухин, — досуг урезан. А поступать нам в мореходку вместе, так вместе и готовиться надо. Если ты не против?
БЕДА
В полночь налетел шторм. Загрохотало так, будто рядом рвались пушечные залпы, глохло в ушах, выворачивало наизнанку… Море, зверем вцепившись в траулер, швыряло его вниз, и он, жалобно скрипя, летел в разверзшуюся пропасть. Вставшая над ним стена рушилась точно с неба, казалось, вот-вот раздавит и погребет в этом ревущем аду. Потом судно взлетало до нависших, клубящихся туч и снова летело в бездну. И все повторялось…
Капитан принял штурвал, Санька стоял
Сорвало шлюпку, смыло часть пустых бочек занайтованных у трюма, и трое матросов, обвязавшись тросом вместе с боцманом, кинулись туда, под водопад, волна вернула часть бочек, и они грохнулись на палубу, контузило боцмана, его тут же утащили, остальные бочки удалось спасти, накинув и закрепив сеть.
Ближе к рассвету разверзлась серая муть, хлынул ливень, прожигающе холодный, сплошной, будто само небо, черное, клокочущее, обрушилось сверху, подавив взбунтовавшееся море. К полудню чуть поутихло, но море еще долго огрызалось спадающей волной, длинный, с оттяжкой накат грохал в левый борт.
Вечером, на полпути к плавбазе, когда Санька снова встал на вахту, капитан скомандовал — готовиться к постановке сетей, хотя самописцы ничего не показывали. Но уже спустя полчаса, точно повинуясь команде, лента выдала несколько зигзагов, и вдруг торопливо задергалась зубчатая кривая.
— Сети в воду!
— Метать се-ети! — тонко, в раскат, повторил команду заменивший боцмана Никитич, маленький, в кургузой робе и плоском картузе, похожий на гриб-дождевик.
Все шло как обычно — скрежет лебедки, перекатистый горох поплавков, короткие, вполголоса, капитанские команды, пойманные Санькой на лету, но вот судно стало под ветром, оттянув коренной конец сети.
Море утихло, и лишь покатая гладь его до горизонта мерно колыхалась, вспыхивая огненными бликами заката. Капитан сказал — к погоде и вызвал старпома — сдавать вахту. Тот весело кивнул Саньке, Дядюха уже стал к штурвалу. Санька на всякий случай пожелал ему ни пуха, ни пера и, получив в ответ «К богу, спи, как в раю», спустился в кубрик.
Сон был совсем не райский, снилась какая-то чертовщина. Будто лежит он привязанный на скамейке в сельской церквушке, никогда там не бывал, попа боялся, а сейчас перед ним, длинноволосым, Ленка в белой фате. Она что-то говорит Саньке, зовет, он хочет подняться и не может, чьи-то руки крепко вяжут его, молотят в плечо, а перед глазами рожа в усах, с белыми от злости глазами — тот самый, жених ее, каменщик, ну точно, хотя ни разу его не видал. Кому же еще? И кулаки его, и ярый оскал, и глаз подмигивающий. «Ну что ж ты, студент? Вставай? Попробуй! Женихался, а сам лежишь? Авра-ал!» А он все рвется, а Ленка плачет и тоже кричит «аврал!», и он пытается сказать ей, что не виноват, сама она поторопилась, а слова застряли в горле беззвучным комком.
Он очнулся, в кубрике было пусто, лишь Венькина сутулая спина вполоборота в дверях. «Ну наконец-то! Спишь, как мертвый, айда!» И палубный, истаявший в ушах крик:
— Авра-ал!
Он натягивал робу, путаясь в рукавах, никак не мог застегнуть ремень, все мимо пряжки, наконец выскочил наружу в палубный топот и гомон, захлебнувшись терпким с солонцой, морским ветром. Небо затянуто белесой марлей, судно покачивалось на зыбкой, словно набиравшей силу волне, и он понял, отчего такая горячка: видно, капитан решил выбирать, пока не разгулялось море.
Через минуту он уже стоял у руля, чутко ловя негромкие команды капитана, весь охваченный нетерпением, передавшимся ему этим сдержанным голосом, суетой у трала, ожиданием сети — пролов или с вершком? —
— Полборта влево. Чуть правей. Так держать… Выбирай!
— Сеть на борт! Выби-ра-ай!
Бригада скучилась у рола, видны были спины в робах, хватавшие сеть рукавицы. Натужно взвизгивал шпиль, скрипела лебедка. Капитан нет-нет и ронял в машину, сжимая ручку телеграфа:
— Средний вперед… Самый малый. Полборта право… Правей!..
Он по-прежнему действовал с привычной точностью, взглядывая на сеть и чуть упреждая команды, будто читал мысль капитана. Судно слегка накидывало на коренной конец. И сейчас, по команде «правей!», крутнул штурвал резче обычного, почти одновременно услышав истошный елохинский бас: «Сеть на винту!» — успел его вывернуть, бортом наехав на притонувшую ячею. Еще было мгновение, как спасение, еще была надежда — авось не прихватило. Капитан дернул ручку телеграфа.
— Стоп машина!.. Задний ход!
Но вместо заднего хода машина выдала холостой, выхлопнув в трубу облако черной сажи. Лишь через минуту двигатели, взревев, кинули судно назад, но было уже поздно — сеть намотало теперь уже наверняка, и капитан, кажется, впервые выматерившись, снова скомандовал:
— Стоп машина! Стармеха ко мне!
А сам, деревянно стуча по трапу, сошел вниз.
Судно качалось в дрейфе с заглохшим дизелем. Грудясь у рола, поникшие сидели матросы. Санька, чуть перевесившись в окно рубки, боясь показаться на глаза капитану, видел, как подошел к нему стармех, видел его округлые со скобками бровей глаза, трясущийся в руках блокнот, а потом уже только склоненную лысину, потно блестевшую прямо под окном рубки, и рядом — надвинутую на глаза фуражку капитана. Море скрадывало слова, но можно было догадаться, о чем речь…
Что с машиной, почему холостой проскок! И в ответ растерянно разведенные, в мазуте, руки стармеха. Он что-то сбивчиво говорил: цилиндры… сальники… А сменный подвел.
— Какого черта! — на этот раз голос капитана гаркнул так, что сразу стало слышно каждое слово. — Что вы мне толкуете насчет обязанностей? Кто хозяин машины в конце концов?! Бардак в машине!
Ясно было, что сменный, стало быть, Юшкин, опять что-то напортачил или сачканул. Стармех в ответе, но и Юшке в этот раз не отвертеться, как пить дать. А что будет с ним, Санькой? Неумеха проклятый. Конечно, не случись его ошибки, все бы обошлось… до следующего раза. Поднимись сейчас волна — и можно посылать СОС! Это он уже знал из рассказов ребят. Капитан что-то сказал Веньке, и тот помчался в рубку, должно быть, сообщать флагману о бедствии. В открытом море снять с винта намотавшуюся сеть было невозможно, и, значит, надо буксировать судно в чужой порт, договариваться с водолазной службой, а это грозило потерей дорогого времени и средств.
Когда капитан поднялся в рубку, Саньке хотелось провалиться сквозь палубу. Умри он сейчас — и то было бы легче. Но такой милости ждать было неоткуда, он омертвело глядел в мелко кипящее море, боясь обернуться, встретиться глазами с капитаном.
Тот какое-то время стоял молча, о чем-то размышляя и держа в руках наушники с микрофоном. Потом вдруг произнес, точно впервые заметил Саньку:
— Ну, что нос повесил? И на старуху поруха.
— Нет мне прощения, нет! — вырвалось у Саньки с горловым всхлипом, но глаза были сухие, так он ненавидел себя в эту минуту, таким стыдом, позором на всю жизнь впечатался в душу несчастный этот случай. Какого черта несло его в море — мечтатель дерьмовый, всех подвел.