Мои знакомые
Шрифт:
СПИСАТЬ НА БЕРЕГ
А Юшкин доигрался-таки со своим подпольным анкерком…
В конце августа, когда трюм уже был забит бочками и пора было снова идти к плавбазе, капитан объявил большую приборку, и каждый занял свой участок по указанию боцмана. Сам боцман, оправясь от контузии и став еще толще на походных харчах, суетился тут же, переходя с кормы на нос, придирчиво следил за уборщиками.
— Не вижу блеска, медь в зелень отдает!
— Эй, на баке, не спеши со
— Ну кто так краску замешивает, кисель молочный, а не белила!
Судно шло малым ходом, над морем стоял светлый туман, точно раздутый ветром дым от листвяного костра, только без запаха. Он обволакивал палубу и тянулся косами к смутной полоске норвежских берегов. Дядюха объявил перекур, Санька с Вениамином и приданный им Бурда, отложив швабры и скребки, отошли на шкафут, где было затишно и не так сыро.
— В районе полно судов, а такой туманище, — посетовал Бурда, закуривая. Он присел у борта, сломавшись, как складной нож, и колени его торчали выше распатланной головы. — И откуда прет…
— От разницы температур, — сказал Дядюха. — Обычное явление природы. К обеду сдует…
— Ясно.
— В Северной Атлантике еще хлеще, там как накроет — и сиди, как кот в мешке, а кругом айсберги.
— Откуда только набрался всего, — вздохнул Бурда. — Прямо академик.
— Из книг, — ответил Дядюха. — Книга — друг человека, и притом общедоступный, не веришь, спроси вон хоть у Веньки. Еще Дидро сказал: люди перестают тумкать, когда перестают читать. Да ты наверняка и Дидро не знаешь.
— А он меня знает?
Венька фыркнул, схватившись за голову, но Бурда не обиделся, а Дядюха добавил:
— Тебя он не знает, это точно. Ты вот лучше скажи, чего тебя в море понесло? Бросил свой токарный и айда кувыркаться. Зачем? Ну загребешь пяток своих зарплат, пошикуешь. А настоящей женщине нужен не шик, а солидность. Чтоб она человека уважать могла. Тебе бы, пока молод, квалификацию поднять и учиться без отрыва. И расти над собой. Бить в одну точку, а не пятерней размазывать судьбу по морям, по волнам. Иначе так и останешься нолем при своей печали.
— Точно, — сказал Венька, — рациональность женского чутья, порой даже подсознательная.
Бурда слегка переменился в лице, мельком окинув всех троих, не розыгрыш ли затеяли. Нет, вроде бы не похоже.
— А ты зачем, — все-таки огрызнулся он, — ты-то зачем в рейс?
— Я другое дело, — вздохнул Дядюха. — Двое пацанов у меня: один с партизан, другой мирный, и баба неграмотная, зато хозяйка. Мне одеть их надо и хату поставить. А потом сяду на свой трактор, на довоенный, и как вколю — первый на весь район, а то и область. Я могу, я себя знаю, может, еще на героя вытяну. Героя только таким и дают, которые умеют на всю катушку.
— Какого еще героя?
— Труда! Какого… Это у меня цель — труда!
В эту минуту и возник Юшкин собственной
— Вот именно — труда! — покачал Юшкин пальцем перед носом Бурды. — Труд, моя детка, как небесспорно доказал великий Дарвин, превратил обезьяну в человека, о чем свидетельствуют у некоторых наличие удлиненных конечностей. — И он снисходительно потрепал Бурду по плечу. — Хомо сапиенс!
— Не приставай, — сказал Венька.
Юшкин угрожающе выдвинул подбородок и, обернувшись к Веньке, рассмеялся, раскинул объятья:
— Кого я вижу?! Исус Христос со шваброй в великий день субботы? А что мы имеем на этот день? Мы имеем Дерибасовскую и на ней медичку под ручку с интересным каперангом. Вариант возможный?
Саньку почему-то затрясло, он сжал кулаки, но его опередил Дядюха, рывком сгреб Юшкина за грудки и процедил в лицо:
— Еще раз гавкнешь — выброшу за борт, понял? — Юшкин захрипел, брыкаясь. — Понял, тебя спрашиваю?
— Отпусти!
— Я спрашиваю — понял?
— Понял… — Он вырвался, наконец, часто дыша, не сводя со штурвального шальных цыганских глаз. — Ну… Дядюха…
— Дядюхин мое фамилие, — гаркнул штурвальный, — пора бы запомнить, школу кончил, не маленький.
— Ну, Дядюха, — губы у него дрожали. — Мы еще столкнемся, поимей в виду…
— Можно, только не советую. А свой анкерок промой, заполни водичкой и поставь на место. Я проверю.
Юшкин вдруг отчаянно взвизгнул и бросился на штурвального. И замер — позади с мостика резанул спокойный голос капитана:
— От-ставить! Старпом! — повернулся он к Никитичу, возникшему точно из-под земли. — Списать на берег!
И, коснувшись виска, будто козырнув на прощанье, ушел в рубку.
— И правильно, — буркнул Дядюха, — туда ему и дорога.
К ним подошел бондарь Сысой. Долгое время все молчали.
— Ну язви тя, — вздохнул старик, потирая серебряный ежик. — Легко сказать — на берег, а что он в клюве в избу притащит?
— У него изба, как твоих три, и папа накормит, — заметил Венька, все еще бледный от пережитого волнения. — Да еще в клюв положит, на веселую жизнь.
— Какая там жизнь, — сердито махнул рукой Дядюха. — Видать, у папаши с мамашей вже и руки опустились и душа в крови. Нам его сбагрили на перевоспитание, а мы назад футболим.
— Ну, Дядюха, тебя не поймешь, — засопел бондарь. — Ты как та Никишкина лошадь, которую задом наперед запрягали. Дергаешься туды-сюды… Сам же его чуть не ухлопал.
Дядюха повернул голову, смерив бондаря взглядом.
— Я не дергаюсь, а рассуждаю — по диалектике! Надо всесторонне подходить к любому явлению. Усек, добрая твоя душа?