Мои знакомые
Шрифт:
Еще рано было сходить на берег, предстояло оформление прихода, и с берега никто не мог попасть на борт — таков закон. Но вот по сброшенному трапу устремилась тоненькая фигурка в синем плаще, с гордо поднятой головой и струящейся на ветру светлой гривой волос. И глаза у нее были цвета синей северной волны, чуть подкрашенный рот жестковато сжат. Санька разглядел всю ее до мелочей и понял, что это и есть она, жена капитана.
И вахтенный у трапа, который этого не знал, замер и, вопреки правилам, посторонился, пропуская ее, легкую, стремительную, точно нарядная стрела, пущенная из невидимого лука.
— Куда смотришь? —
Женщина уже была возле каюты капитана — и разом исчезла, точно сгинула. Санька отвел взгляд и стал смотреть на толпу, будто все еще надеясь отыскать в ней знакомую кумачовую косынку, но не слишком пристально — не хватало еще, чтобы кто-нибудь со стороны догадался. А он не любил жалости. Самому бы впору кого пожалеть, вот тогда бы отлегло на душе. Но жалеть было некого. Он еще ждал спиной дробно и пусто цокающих вниз по трапу каблучков. Застучат — значит, дело плохо: гнев выплеснут и — здравствуй и прощай. Но не было этой отчаянной дроби, вокруг царила палубная суета с веселой и злой перекличкой, какая бывает у желанного дома, где тебя ждут, а кто-то досужий перехватил у самого порога, отвлекая по пустякам; в эту разноголосицу неожиданно врезался голос капитана, распоряжавшегося возле трюма.
Он, значит, был тут, а она там, в каюте, покорно ждала.
Санька вдруг вспомнил о конверте, который надо заложить в книжку, вынул его, нетерпеливо развернул листок с четко отпечатанными на машинке строчками.
«В море работоспособен. Дисциплинирован… Отличный штурвальный с ярко выраженной склонностью… и тягой к знаниям… Без пяти минут штурман».
Так и сказано было в этой официальной бумаге, в строгом тексте, как бы осветленном простой человеческой фразой:
«Без пяти минут…»
МАГИСТРАЛЬ
Подъезжая к Коломне, я слегка волновался, как это обычно бывало перед встречей с незнакомым человеком, да к тому же не совсем обычным, Героем, а регалия порою откладывает в натуре свой отпечаток, лишающий отношения необходимой им простоты. Оказалось — ничего необычного, если не считать двойственного впечатления, рождаемого внешним обликом: ясно ощутимая легкость в небольшой, тяжеловатой фигуре; мягкий взгляд серых глаз, сообщавший твердому, в смуглоту, лицу некоторую застенчивость. Казалось, он прислушивается к себе самому, не то вглядывается в тебя издалека — сосредоточенно и умно: мол, что ты за гость такой и что я должен тебе рассказывать, живу как живу, работаю. Ничего особенного.
…Николай Иванович Дашков. Токарь с сорокалетним стажем.
Честно говоря, я и сам не знал, с чего начинать, о чем писать? Ну прожил жизнь человек: армия, война, завод. В самом деле, ничего особенного, знакомая биография. А что, если просто потолковать по душам, побеседовать — чем жив человек, что его волнует. Глядишь, и всплывет нечто поучительное. Жизнь — всегда загадка. Открываешь для себя человека, словно некий незнакомый мир, где даже пустяк вдруг оказывается неожиданным, весомым, а привычная на первый взгляд ситуация таит новизну, как все, что пережито не тобой, другим.
Так оно, собственно, и вышло.
Я обосновался во дворе, в беседке. Неприхотливый гость, наотрез отказавшийся от цивилизованного уюта в доме, благо была июльская
В беседке этой и потянулись наши вечерние беседы под цвеньканье птиц и неистовые вскрики соседских петухов. Разговор завязывался как бы сам собой, и постепенно один за другим возникали клочки, осколочки жизни, из которых складывалась некая мозаика, и рисунок ее то радовал, то огорчал. Мы все больше свыкались, понимая друг друга с полуслова, и уже на второй день, отбросив пустые условности, Дашков стал называть меня Семенычем, я его — Иванычем.
Это все-таки чудо — человеческое общение, когда сходятся родственные души, до того не подозревавшие о существовании друг друга, и чужие прежде люди становятся друзьями. А может быть, помогло то, что оба прошли войну, не всю, половинку, а все же задели, да так, что и до сих пор помнится; или то, что в частых моих командировках приходилось подальше откладывать блокнот и ручку и работать заодно со всеми — и точить, и сваривать, и мосты строить, ну и конечно, жить под одной крышей в общежитии, в палатке, в вагончике — одним словом, вписываться в коллектив, как сказал один мой шеф, сам никогда не пробовавший, что это такое — вписаться.
ДЕНЬ ПЕРВЫЙ
— Здорово, Семеныч.
— Привет, Иваныч.
— Ну что у нас сегодня, тары-бары?
— Надо бы…
— Светло еще, хорошо бы огурцы окучить маленько. Вот возьму тяпку.
— Тогда бери и на мою долю.
— Вольному воля.
— А что ж, после смены сразу копать?
— А вот я недавно читал. Кажется, Белинского слова: перемена занятий — отдых.
— Чернышевский.
— Все равно, дельно сказано. Ну давай, пошли, а Надя нам кваску поднимет холодного.
Знаменитый этот, нескончаемый квас жена Дашкова — Надя готовила каким-то особым способом, выдерживая в погребе, во дворе. Он пахнул свежей рожью, хмелем и еще чем-то непередаваемо домашним: хватишь кружку — дух захватит. Трехлитровая банка была неизменной спутницей наших бесед. Поначалу Иваныч, как полагается — гость в доме, — выставил пол-литра белой. Да гость оказался непьющий, и хозяин тоже: вот была потеха, когда оба, сморщась от глотка, соблюли этикет и отодвинули зелье подальше. А Надя-то как была рада — трезвые мужики!
Я спросил его, что он больше всего ценит в человеке. Шаблонный, заученный вопрос, какие задают телерепортеры прохожим на улице, задают впопыхах и, должно быть, сами краснея при этом, хотя точно утверждать не могу, телевизор у меня черно-белый.
— Не знаю, — пожал он плечом, видимо, испытывая затруднение от невозможности высказать одним словом то, что неохватно мыслью. — Мать считала — доброту… Ты у меня, Коленька, добрый… Потому что вечно мне нагорало из-за других. Особенно из-за Вальки, старшего брата. Нас в семье было трое. Валька — старший и озорник не дай бог. Однажды, помню, сломал отцов меритель. Ценный инструмент, очень им отец дорожил, как всякий хозяйственный токарь. А Вальке захотелось узнать, как он сделан. Разобрал, а при сборке то ли одна деталь оказалась лишней, то ли чего-то не хватило. «Кто напакостил?»