Мои знакомые

Буртынский Александр Семёнович

— Так, понимаешь, получилось, что воспитательная моя деятельность началась с моего сменщика, его-то первым и пришлось учить, что такое работа и как к ней относиться…

Он снова задумался, подбирая слова.

— Тяжелый был человек, самолюб. Это мне позже стало ясно, после одного случая. А до того мы вроде бы даже дружили, домами даже. Он ко мне, я к нему. Правда, что-то не складывалось, без выпивки компанию он не мыслил, а я ж непьющий… Да и неряха он был порядочный. Вечно инструмент ищет, прокладки там, кулачки, где что — все поразбросано. Ну, скажешь ему, обидится, и опять все по-старому: какой я был ему указ, на равных мы. Такой, значит, у него стиль, ничего не попишешь, а в конце месяца перед мастером знай ноет: мало получил…

Но

вот однажды обошлось без нытья, довольный ушел. Да только и дружба наша лопнула. А случилось так, что я захворал, редко со мной такое бывало, а тут, как назло, грипп схватил. Тяжеленный. Возвращаюсь, а у нас выработка с гулькин нос. Часов много, а готовых валов раз — два и обчелся. Чем уж он занимался, детали какие-то химичил велосипедные, я потом их под станком обнаружил… Ну вот взялись вместе, наверстали, а расчет подошел, мастер у него и спроси: как делить? Без меня было, он и ответил: по часам. Куш почуял? А я в кассу пришел — одна мелочь. Я — к нему, думал, пристыжу, поймет. Куда там, раскричался, слова не вставь, аж слюной брызжет. И такой я, и сякой, и скупердяй, и стяжатель, а он добренький, поровну разделил: себе пыж, а мне шиш. Прав, мол, и никаких гвоздей, хоть кол ему на голове теши. Ну, махнул я рукой, ладно, думаю, — непонятна тебе рабочая честь, так я тебя научу. Стал присматривать, как же он работает. Честно говоря, и раньше замечал, да как-то не считался. А он, значит, в свою смену что полегче сварганит, щечки на валу подрежет, а шейки — самое сложное, трудоемкое — мне оставит. Тут такое дело, особенно, когда новый заказ, — расценок нет, пока туда-сюда разберутся, он свое выгонит. И рад. Вот взял я новый заказ и разбил его на операции, и чего каждая стоит — уточнил, берись — обтачивай… Он на дыбы и к начальству — жаловаться. Ну, люди у нас в руководстве тоже не лыком шиты, знают что к чему. Он-то сгоряча и не подумал об этом, знай, свое твердит: «Дашков, мол, частник, все разделил на свое и мое»… Додумался, голова садовая.

Ничего у него не вышло, но тогдашний мастер Тихонов все же вызвал меня на беседу. Хороший был мужик, хорошо знали друг друга, он еще с отцом моим работал. Я ему про обезличку, дескать, нельзя так работать, каждый должен за себя отвечать. А он молчит, брови насупил, усмехается чуть приметно.

— А получать, — спрашивает, — тоже соответственно?

Тут я вскипел, не выдержал, хотя о деньгах в ту минуту думал меньше всего. И неловко мне, и зло берет, однако дело прежде всего. А у мастера вид какой-то неуверенный.

— Выходит, бригадный метод побоку? А как же соревнование, колдоговор? Опять же разница в зарплате…

Чувствую, не может смотреть в корень или не хочет. Главную суть привычными словами подменяет. Но и я терпения не теряю.

— Бригаду, — говорю, — никто не рушит. Трое нас, один, правда, болеет. Но все одно — бригада это ж как одна семья, так должно быть? А в семье каждый должен знать свое дело. Взаимопомощь остается, а ответственность каждого возрастает!.. Насчет разницы в зарплате сомневаюсь. Сейчас мой сменщик может и отвлечься. А тогда уж придется себя показать — на что способен. Он теперь еще поразмыслит, как ему минуту — другую сэкономить. Потом стимул появится. И честь дорога! При подсчете все как на ладони: раз меньше заработал, стало быть, раньше за других прятался. Нет, он на такой позор не пойдет. Да и с качеством иной оборот: ты напортачишь, с тебя же и спросят. Вот тут и пойдет соревнование, по-настоящему. Кто же в выигрыше — Дашков или государство?

Мастер молчал, слушал. Мужик с опытом, понимал — прав я. С другой стороны, как-то непривычно. Бригада — это звучит? Звучит… Кругом — бригады. Но, с другой стороны, бригады эти работают на малых операциях, а тут одна, крупная. Почему бы в самой деле ее не разделить, обозначив работу каждого. Это же явный выигрыш.

Ну, усмехнулся старик, покачал головой: интересно, говорит, что бы сказал на это твой батя?

Вспомнил

и я отца в ту минуту — человек всю жизнь заводу отдал. Сколько людей выучил ремеслу, не считаясь со временем, какой вклад внес в Победу!

— Да, — отвечаю, — отец сперва бы подумал, взвесил, потом сказал. Вот и вы подумайте.

Пока он думал, я еще раз со сменщиком поговорил. Он ни в какую.

— А если я не согласен?

— Я, может, тоже не в восторге от тебя, а терплю.

— А если я лучше не могу работать.

— Не сможешь — помогу.

— Не хочешь — заставлю. Как в армии?

А я про себя думаю: пройди ты, гусь, с мое, легче было бы нам договориться. Давно уже заметил: есть у фронтовиков особая черта — надежность.

— В общем, — говорю, — как в армии — это не худо. Мое дело — предложить, а там решат.

Через два дня подходит Тихонов. Мол, доложил начальству, убедил. А я ему — пока не совсем, мол, договорились, пусть время покажет.

И, действительно, пошло на лад, выработка поднялась, а тут вскоре мне ученика дали, молодого, только-только демобилизовался. Соколов Борис. И тут мой сменщик опять себя показал — вспомнить стыдно… Сперва-то все шло нормально, ученики эти, молодежь нынешняя, они сложные, не всегда и поймешь, что за парень. Одного раскусить легко — с ленцой, нет-нет и пошел с дружками треп заводить, а то в курилку. Такого строжить надо, подталкивать. Иной раз и прикрикнешь. Токарь, да еще на таком станочище, как мой, — это прежде всего терпение и сила. Старательность нужна… Другой серьезен не по годам, науку хватает, как пчела с цветка, но характер у него такой — не знаешь, как подступиться. Вот таким Соколов этот был. Вроде бы ничего от тебя не требует, все сам, а ты все равно возле него как привязанный. Объясняешь, как резец наладить с учетом металла, какую наковку дать, чтобы не давил, а резал, и стружка не крутилась, а ломко шла, не мешала. Толкуешь, а он молчком свое делает, вроде и без моей помощи, все сам понимает, только, знай, усмехается. Но все равно объясняю, а у самого кошки на душе скребут. Ну, думаю, и парень! Здравствуй, племя молодое, незнакомое, — новой чеканки.

Как-то я спросил его, почему он ко мне попросился, бирюк этакий, с апломбом.

— Вы, — говорит, — с именем. Посоветовали — в хорошие руки попадешь.

Видал? Свою пользу понял. Правда, об деньгах не заикался. Ждал, что дадут как ученику. А я сказал старшему — все поровну, на троих. Вот когда мой сменщик взвился на дыбы. Паренька не постеснялся.

— Как же так, что за глупая доброта?

— А что, — говорю, — бывает умная? Как у тебя со мной в прошлый раз!

— Так то я, а он же — новичок. Дурацкая твоя политика.

— Тем более, — говорю, — первые шаги. Поддержать надо, если ты хоть чуток разбираешься в нашей политике.

Вот так… А Бориса вскоре на ответственный участок перевели. Уходя, сказал спасибо. Ну и хорошо — спасибо за спасибо.

А бывало и хуже. Все-таки коленвалы эти, точнейшие громадины, особого призвания требуют. Не каждый справится… Прислали как-то одного мужика с ДИП-200, с малого станка. Три месяца учился, не тянет. То у него переходы неточные, то коренные шейки бьет, с индикатором нелады. Никак не мог приспособиться. Вижу, плохо дело, остановил его раз — другой, втолковывал что к чему, опять все то же, маета. Ну, помучились, помучились, не выдержал он, сам догадался, ушел. Без обиды.

Еще брата своего младшего Витьку натаскивал. Тот нашей породы, мастак, но больно обидчив. Он думал, я с ним по-родственному, потачку дам. А по-родственному, по-отцовски, как раз наоборот: со своего двойной спрос — за мастерство и за родственность. Это он не сразу понял. Гонял его, беднягу, весь в мыле был. Потом, правда, потянул без всяких скидок.

— Тоже спасибо сказал?

— Сказал — ну тебя к черту с твоим командирством. Ушел на другой участок и работал там хорошо. Были и такие, что вообще исчезали, отработает годик — и в вуз.