Мои знакомые
Шрифт:
— Иногда мне за час приходилось ловить десятки зарянок, обмерить их, взвесить, окольцевать. — Он произнес эти слова с удовольствием и легкой усмешкой над собой. — Раньше, бывало, их брали на палубах кораблей, часто мертвых, не выдержавших полета, а мы имеем дело с живыми — это совсем другая картина.
И еще сказал, что у него мечта поймать птицу в небе во время полета, вот когда он точно определит их состояние. Но как это сделать? Вот бы запустить шары с куском сетки…
Он мечтательно смотрит в потолок, будто над ним не потолок, а бездонная высь. И я начинаю понимать, какие одержимые люди здесь живут и сколько труда, крупица
— А это кто же был? — спросил я Толю, стараясь понять, как он тут один круглый год живет-поживает.
Оказывается, не всегда один. Жена — Лена, лаборантка института, приехала к мужу в отпуск, по вечерам помогает ему, а днем пляжится. Он говорил о ней, как о ребенке, с любящей усмешкой взрослого человека, хотя был моложе ее на год. Детей у них пока нет. Предстоят экспедиции в Среднюю Азию, в пустыни, изучать миграцию в тех широтах. А кроме того, условий пока нет — у Лены небольшая комнатушка в Ленинграде. Квартира нужна. Только это все в перспективе — на какие шиши?
— А зарплата?
— У меня сейчас сто двадцать, у нее на пятерку больше. А нам хватает! Правда, мебели нет, только что поесть да на себя надеть. Ладно, остальное — наживное.
— А родители…
— Ну, — отмахнулся он, — с родителей тянуть не привыкли, сами себе все построим. Что трудом дается, дороже ценится.
В стенку забухали, донесся голос:
— Толь, ты завтракал?
— Я еще до света позавтракал. А что?
— Да там я колбасу оставил, думал, ты не ел, знал бы, не оставлял.
Толя рассмеялся:
— Видал, какая чуткость.
А мне подумалось, что в условиях, в каких они живут, кучкой, длинными месяцами, проблема совместимости очень важна и без взаимной заботы, чуткости вообще никакой жизни быть не могло. Наверное, нелегко было моему неуловимому Дольнику так подобрать людей, почувствовав каждого из них, чтобы создать коллектив — семью, где каждый знает свое дело, а к делу товарища относится с большим уважением, потому что знает цену полевой, ежедневной, кропотливой работе.
И, словно в подтверждение моих мыслей. Толя кивнул на стенку, сказал:
— Вот с кем хорошо бы поговорить, с соседом. Леня — настоящий ученый, с семилетним уже стажем, с опытом и вообще интересный человек.
— А удобно?
Толя грохнул кулаком в переборку.
— Лень! Ты очень занят? Корреспондента примешь? Хороший человек. Словесной рекомендации хватит?
— Пусть заходит.
Комната Леонида Соколова почти не отличалась от той, где я только что был, разве что на столе аккуратно сложены карты и лежала раскрытая рукопись, над которой, очевидно, работал хозяин — худощавый, сероглазый, с интеллигентным, русского склада, лицом, обрамленным шкиперской бородкой. Борода как-то очень шла ему, делая похожим на разночинца, и не казалась данью моде.
В отличие от соседа Леня, как выяснилось, был уже папой, жена и дочь жили в Ленинграде, скоро приедут в отпуск, и потому он старается как можно больше успеть со своей новой работой — надо же уделить время семье. А движется дело не так уж споро, потому что Леня человек общественный и всякий раз, как появляются туристы, а их тут полно с разных пансионатов и просто бродячих грибников, которым охота послушать про птиц, зовут именно Леню, у него дар лектора, да и есть о чем рассказать.
Он и мне стал рассказывать о своей работе так,
Он пришел сюда впервые, будучи лаборантом ЛГУ, то есть уже со сложившимися интересами. Дольник знал Соколова еще с той поры, когда он только начинал экспериментировать с круглыми клетками. Метод был не нов, однако Леонид наткнулся на любопытное явление — ориентацию в клетках проявляют не только перелетные птицы, но те, что не совершают миграций, — оседлые. Так он стал изучать воробьев, синиц-пухляков, разлетавшихся из гнезд на сотни километров в определенных направлениях, несмотря на то, что их сбивали контрольными поворотами клетки. Выходило, что направление у них врожденное. Возможно, не будь его, они бы не разлетались, создавая перенаселенность. Природа мудра, нелегко постичь ее загадки, многое неясно. Почему, скажем, братья, сестры из одного выводка летят в разные стороны, почему после четырнадцати дней они садятся там, где их застал этот срок…
Словом, эта работа была его дипломом.
— А дальше меня волновали вопросы несколько иного плана, в частности явление гнездового пристрастия, проще говоря — любовь к родине.
Задумчиво глядя в окно, Леня с лекторской четкостью и вместе с тем тепло, словно о малых любимых детях, стал рассказывать о зябликах, улетающих осенью в юго-западную Европу, о славках, перемещавшихся в Африку, и мне, человеку непосвященному, довольно трудно было представить малых птах, летящих в поднебесье в дожди и бури на огромные расстояния, ведомые инстинктом, выработанным веками, каким-то таинственным механизмом направления, помещавшимся где-то в клеточке крохотного мозга. А весной их путь обратно к родным гнездам. Часто, обессилев, они падают на палубы океанских судов, иные не выживают, а те, что покрепче, продолжают путь домой, и ничто не в силах их остановить. Здесь, в Прибалтике, и дальше на север они гнездятся, чтобы к осени снова стартовать за тридевять земель и опять вернуться.
— Меня, да и не только меня, многих ученых интересовало даже не само направление, оно врожденное, это уже доказано… Был даже такой опыт и у нас и у американских коллег. Где-то на середине пути часть стаи, молодых птенцов, отловив, смещали в сторону на двести километров. «Старики» по касательной улетали в прежнюю точку и дальше на юг, молодежь летела прямо, но строго параллельно начальному курсу. То есть программа направления налицо. А вот как с локальностью приземления? Ясно, что птенцы так параллельно, в стороне, и будут зимовать. Но уж то место, где сели, они запомнят навсегда. Так сказать, «возьмут координаты». Как это происходит, точно неизвестно…
Были опыты. Едва вылупившихся птенцов перевозили и заселяли ими лесополосы, за тысячи километров от гнездовья. И они там приживались и на будущей весне оказывались именно в этой полосе. То есть не там, где родились, а куда в свое время были доставлены самолетом, хотя там их родители никогда не бывали. Когда же устанавливается эта кровная связь с местом, где впоследствии птица будет гнездиться каждую весну?
И потом, куда они, собственно, возвращаются — в гнездо, где их поселили, или куда они уже сами расселились, а это может быть район в сто квадратных километров. Одни ученые доказывали, что птица верна гнезду, другие — месту расселения. Вот я и решил узнать, есть ли у птиц возраст, в котором они выбирают место будущего гнездования.