Мокрушники на довольствии
Шрифт:
– Хорошо, тогда вот что: не возражаешь, если кто-нибудь недолго посидит у тебя?
– Черт, да не возражаю я!
– Прекрасно. Держись.
Я подошел к телефону и позвонил парню по имени Джек Эберхардт.
Вообще-то он работает громилой, но сейчас мог посидеть здесь и подождать Билли-Билли. Кроме того, он не колется.
Джек спал, но, когда я втолковал ему, что мне нужно, обещал тотчас приехать. Я положил трубку и вернулся к Джанки.
– Ты слышал, что я говорил?
– Конечно. Кажется, я не знаю этого парня.
– Здоровый такой, – сказал я. – Брюнет со сломанным
– Ладно.
– Потерпи до его прихода, хорошо?
– Договорились, Клей.
– Еще раз прости, что разбудил.
– Ничего, Билли-Билли – мой друг.
– Еще увидимся, Джанки.
– Конечно.
Он прищурился, посмотрел на свои карты, лежавшие рубашками кверху, и снова принялся тереть лоб ладонью.
Я ушел.
Глава 4
Колесные колпаки были на месте, и это меня несколько удивило. Я залез в машину и посидел с минуту, размышляя. У Билли-Билли не было друзей, кроме Джанки Стайна и этого неведомого европейца. И еще, быть может, содержателя, о котором мне говорил Джанки. Надо попробовать выяснить что-нибудь об этом источнике средств.
Билли-Билли мог пойти к одному из своих покупателей, хотя я сомневался в этом. Толкач старался не ставить себя в такое положение, когда он чем-нибудь обязан покупателю. Прийти к Джанки – единственное, что имело смысл.
Если, конечно, его не загребли легавые.
Очень умная мысль, нечего сказать. Я запустил мотор и поехал прочь от центра. Было почти шесть часов, быстро светало. Улицы приобрели унылый серый цвет, как бывает всегда на границе ночи и утра. По широким тротуарам Третьей авеню шагали немногочисленные пешеходы. Вид у них был усталый и измученный, машин почти не было, разве что такси. Шесть утра душного нью-йоркского вторника, когда блаженны только спящие.
Я тащился по длинному отрезку Третьей авеню, то и дело останавливаясь у светофоров, пока не добрался до восемьдесят шестой улицы. Тут свернул налево, проехал через центральный парк на проспект Колумба и очутился в своем гараже.
Пуэрториканский мальчишка устал, но по-прежнему улыбался.
– Жаркий будет день, – заметил он.
– В такую жару не уснешь, – сказал я. Вряд ли этот ребенок имеет кондиционер в своей каморке.
Его улыбка стала еще шире.
– Я пойду на Сорок вторую улицу в кино. Тридцать центов. Там вентиляторы.
– А ты парень с головой.
– Только и делаю, что думаю, – ответил он. – Может, вам пригодится башковитый парень, а?
Я покачал головой.
– Извини, дитя. Я не отдел кадров.
– Я классно вожу машину, – сообщил он.
Я вылез из «мерседеса».
– Не дай бог, твой хозяин это услышит.
– Но вы уж имейте меня в виду, ладно?
– Конечно.
Я вышел из гаража и зашагал к дому. Я прекрасно понимал, что у этого парня на уме. Такие же костюмы, как у меня, шикарная машина, как у меня, квартира, как у меня. Он думал, что получит все это, если вступит в организацию. Парню невдомек, что сейчас он в более выгодном положении.
Конечно, я мог найти ему работу. Возил бы в Канаду сигареты, а оттуда виски, если уж ему так охота крутить баранку. Восемьдесят долларов в неделю плюс издержки, и знай себе катайся из Монреаля в Вашингтон, где сигареты дешевле и нет налогов, вводимых штатом. Или вози наркотики из Балтимора в Саванны на север. Для громилы парень слишком тщедушен, для важного поста – слишком молод, и в нем слишком много пуэрториканской крови, чтобы он мог пойти в гору. Восемьдесят долларов в неделю плюс издержки, и более чем вероятная перспектива загреметь в тюрягу через год с небольшим. Я могу найти ему работу, если уж неймется, но в знойные дни он все равно будет ходить спать в кинотеатры на Сорок второй улице.
Войдя в дом и шагая к лифту, я решил, что на этот раз помогу парню.
Если он снова заговорит о работе, я устрою ему встречу с кем надо. Набирать людей – не мое дело, но и отшивать добровольцев – тоже.
В квартире было прохладно и уютно, поэтому несколько минут я просто стоял в гостиной и дышал. Я не спал и страдал от жары, голова была тяжелой.
Но свежий воздух очень помог.
Я подошел к телефону и позвонил нашему участковому детективу, Фреду Мэну. Он был продажным легавым, не то что Граймс. Я знал, что Фред работает в ночную смену и уходит домой в четыре утра. Значит, он только что добрался до своего дома. Фред снял трубку после третьего гудка. Я назвался, сообщил, что мне нужны сведения, и Фред попросил подождать, пока он сходит за карандашом. Я подождал. Спустя минуту он вернулся и сказал:
– Валяй.
– Нынче ночью зарезали женщину, – сказал я и, выглянув в окно, поправил себя:
– Вернее, вчера. В ее собственной гостиной где-то возле центрального парка. Легавые прибыли на место часа в два. Они полагают, что знают, кто это сделал, но ошибаются. Ты можешь узнать что-нибудь для меня?
– Тут почти не от чего оттолкнуться, Клей, – с сомнением сказал он. Женщин то и дело режут на дому, это нечто вроде обычной простуды. Но я посмотрю, что нужно делать. Перезвоню тебе минут через пять. Ты дома?
– Ага.
– Тебе нужны имя и адрес, верно?
– Верно. А еще надо узнать, почему полиция так быстро прибыла на место.
И успела ли она кого-нибудь арестовать.
– Я позвоню, – пообещал он. – Через пять минут.
На самом деле ему понадобилось шесть. За это время я успел прикурить сигарету, ослабить узел галстука и развязать шнурки на ботинках.
– Это Фред, – сказал он. – Я же говорил, что не так все просто. С полуночи до половины четвертого утра зарезали четырех женщин в четырех квартирах, и все – в разных концах Манхэттена.
– Прекрасно, – проговорил я. – У полиции уже есть какие-нибудь подозреваемые?
– Двое. В нижнем Вестсайде задержали мужа убитой. А тот, который тебе нужен, вероятно, в верхнем Истсайде. Полиция ищет толкача по имени Кэнтел.
– Да, это он, – сказал я. – Его уже поймали?
– Пока нет.
Фред рассказал мне, что произошло. Убитую звали Мэвис Сент-Пол, и проживала она на Восточной шестьдесят третьей улице возле парка. Мэвис Сент-Пол была двадцатипятилетней блондинкой ростом пять футов восемь дюймов.