Молчание. На грани шепота
Шрифт:
– Но ведь так вы можете опоздать на бал, - прошептала она.
– На бал в честь себя невозможно опоздать, - хладнокровно ответил Гэримонд.
– Я имею право явиться в любой миг, и никто не осмелится сказать мне хоть слово.
– Но ведь это проявление неуважения к подданным…
– Неуважение, - задумчиво прошептал принц. – Они явились лишь потому, что умирают от любопытства и страха, почему я должен их уважать?
– Ваш отец бы этого не одобрил, - строго сказала Ювэй, устав подбирать слова. – Подобным поведением можно уронить тень не только на свое имя, но и на него.
– Ты права, - неожиданно согласился Гэримонд и отодвинул книгу подальше. – Оставь меня на пару минут. Мне нужно одеться.
Ювэй с облегчением выдохнула и послушно вышла, радуясь, что он ее послушал, но стоило двери закрыться, как спокойный улыбающийся принц тут же нахмурился.
Он не ленился, просто не мог все это время встать, а теперь, откинув в сторону плед, уставился на острые колени, покрытые вздутыми черными пузырями. Ноги онемели и сдвинуть их с места казалось невозможным. Они были тяжелыми, будто закованными в колодки.
Время от времени подобное случалось, но Гэримонд всегда боялся, что это ощущение захватит все тело. Это и было прикосновением Бездны, по крайней мере, так он объяснял это себе, а теперь злился, пытаясь перебороть и боль, и холод.
Ему вдруг захотелось позвать отца, рассказать ему все, завернуться в плед, спрятаться в постели и больше никогда не пытаться выходить из башни, а потом он вспомнил насмешливого хранителя и заранее скривился, представляя, что он может ему сказать.
– Нет, ну так проигрывать просто нельзя, - сказал Гэримонд вслух, закрыл глаза и сосредоточился на собственной энергии, на то, что он еще жив.
Перстень на его руке тут же вспыхнул, последняя свеча потухла, а по ногам снова побежало тепло.
– Принц Гэримонд с адъютантом! – объявил звонкий голос церемониймейстера, и зал затих в ожидании.
Мгновение назад тут только и говорили, что о принце, пытаясь представить, какой же он и насколько это страшно для королевства – наследник-аграаф, но даже те, кто заранее ругал принца, не ожидали подобного.
Слуги не успели распахнуть дверь. Ее открыл внезапный порыв ветра, а следом за ним в пышный светлый зал шагнул Гэримонд.
Он был бос. Худые белоснежные ноги шагали по расписному полу уверенно и легко, но казалось, что кто-то все перепутал, пустив сюда этого человека. Высокого, черноглазого с длинными распущенными волосами, в которых все еще гулял ветер и отлетал от них, только чтобы затушить свечу то там, то здесь и приглушить свет.
Вместо костюма на нем были странные одежды из кожаных ремней, буквально стягивающих все тело.
За ним шла Ювэй, но после босого наследника адъютант мог быть хоть чертом: никто уже внимания не обратит, застыв с немым ужасом на лице, и только король улыбнулся.
Он был рад подобной выходке сына и тому, как он уверенно шагал к нему, а потом, согласно традиции, опускался на одно колено.
– Встань, сын мой, - сказал король и от нетерпения схватил Гэримонда за плечи, сжал их, буквально поднимая сына на ноги.
Он даже хотел его обнять, но вдруг ощутил порыв холода, будто Гэримонд незримо пытался его оттолкнуть.
Изменившись на миг в лице, король отпустил его и тут же обратился к гостям, открывая бал в честь наследника. Таких смешанных чувств к собственному сыну он не испытывал еще никогда.
Глава 10
Музыка была утомительна, да и свечи горели слишком ярко.
– Не туши их, они нужны людям, - сказал ему отец очень тихо, и Гэримонду ничего не оставалось, как кивнуть и зажечь их вновь.
Несколько сотен огней на каждой лампе буквально жгли глаза, поэтому Гэримонд отступил с зала на балкон, чтобы следить за садом. Небольшого усилия ему хватило, чтобы избавить себя от общества всех докучливых придворных. Все, что они могли ему сказать, он и так знал, потому предпочитал уединение.
– Ваше Высочество, с вами все в порядке? – спросила тихо Ювэй, побоявшись назвать принца просто по имени, когда их могут услышать.
Она одна, видимо, никак не реагировала на его нежелание кого-либо видеть.
– Все нормально, - ответил принц, внимательно изучая взглядом своего адъютанта.
Делая глоток вина и поглядывая на дно почти нетронутого бокала, Гэримонд все же признавался себе, что на нее чары и не должны были действовать. Ее он согласен был видеть, хотя наблюдать старался за Грэстусом.
Именно его он то и дело ловил в отражении бокала, без всякой магии наблюдая за аграафом. Этот франт его раздражал, волновал и даже пугал.
Он совсем не походил на других аграафов.
Невысокого роста, с румяным радостным лицом, вполне подтянутым телом, далеким от худобы. Он был уже не молод. Никто уже не помнил, сколько ему лет. Он был почти вечен, но больше тридцати пяти ему уже не один век никто не даст.
Красивый мужчина, с живыми черными глазами и черными волосами, что были вечно стрижены по последней моде. Ухоженный, шикарный и великий - полная противоположность вызывающего недоумение молодого аграафа, что так жадно за ним наблюдал. Это действительно раздражало, словно Грэстус смеялся над всеми аграафами - хмурыми, замкнутыми и уставшими от вечной борьбы.
Грэстус просто танцевал то с одной дамой, то с другой, целовал им руки, шептал что-то им на ухо такое, что щеки у девиц румянились сильнее.
Супругу Грэстуса Гэримонду было просто жаль. Она стояла в стороне и следила за мужем украдкой опухшими глазами, словно не знавшими сна. Она была бледна, и руки у нее были тонкими, почти острыми. Ими она обнимала собственные плечи, следя за мужем и все стараясь спрятаться от света.
«Бедная Эмбри» - подумал Гэримонд, хорошо знающий, как зовут эту женщину, а та вдруг странно ехидно улыбнулась, заставляя содрогаться.