Мольер
Шрифт:
«В июле 1651 года я вместе с господином Варе, который стал впоследствии викарием монсеньора архиепископа Санского, и господином Монжо, здравствующим и поныне, отправился в Орлеан, чтобы добиться степени лиценциата. В те времена получить эту или любую другую степень в гражданском и каноническом праве было много легче, чем теперь. В первый вечер по приезде нам взбрело в голову держать экзамен тотчас же. В одиннадцатом часу ночи мы постучали в дверь факультета; слуга выглянул в окошко и, узнав, зачем мы пришли, спросил, есть ли у нас деньги. На это мы ответили, что деньги у нас при себе; тогда слуга впустил нас и отправился будить ученых мужей, которые и явились нас экзаменовать, числом трое, в ночных колпаках, видневшихся из-под квадратных шапочек. Пока я разглядывал троих докторов при огне единственной свечи, чей слабый свет терялся в густом мраке под сводами помещения, где мы находились, мне чудилось, что я вижу перед собой Миноса, Эака и Радаманта [44] , вершащих суд над тенями.
Одному из нас задали вопрос, которого я уже не упомню, и он бойко ответил: «Matrimonium est legitima maris et feminae conjunction, individuam vitae consuetudinem continens» [45] , а затем наговорил на этот предмет множество умных мыслей,
44
Минос, Эак и Радамант — в греческой мифологии судьи в царстве мертвых.
45
Супружество есть законный союз мужа и жены, предполагающий совместное их проживание (латин.).
ШАПЕЛЬ
Гримаре рассказывает:
«С двумя известными в наше время людьми, господином Шапелем и господином Бернье, он свел знакомство еще в коллеже.
Шапель был сыном господина Люилье, не будучи его законным наследником; но отец завещал бы ему все свое, весьма значительное, состояние, если бы Шапель не оказался неспособен им распоряжаться. Поэтому отец ограничился тем, что оставил ему только восемь тысяч ливров ренты, которая регулярно выплачивалась через третьих лиц. Господин Люилье ничего не жалел, чтобы дать Шапелю наилучшее воспитание, и в наставники ему выбрал знаменитого господина де Гассенди, которому Мольер так полюбился своим благонравием и познаниями в философии, что он пожелал и его обучать этой науке, вместе с господами Шапелем и Бернье.
Сирано де Бержерак, предоставленный самому себе в Париже, — отец послал его в столицу заканчивать образование, так дурно начатое в Гаскони, — проник в кружок учеников Гассенди, расчислив, какие немалые выгоды он сможет из того извлечь. Он был принят там с большой неохотой: беспокойный нрав Сирано делал его неподходящим товарищем для юношей, отличавшихся уже таким благоразумием, какое свойственно обычно лишь зрелым летам. Но укажите мне средство избавиться от такого хитрого, такого предприимчивого, такого гасконского гасконца, как Сирано! Итак, он получил доступ к занятиям и беседам, которые вел Гассенди с названными мною молодыми людьми. А так как Сирано был жаден до ученья и обладал счастливой памятью, все шло ему на пользу; он набрался основательных знаний, которые затем ему очень пригодились. Мольер же, со своей стороны, без угрызений совести помещал в своих сочинениях многие мысли, уже высказанные ранее у Сирано. «Мне позволено, — говорил Мольер, — брать мое добро там, где я его нахожу».»
Мольер действительно был соучеником Шапеля, но у них четыре года разницы в возрасте, и друзьями они, очевидно, стали лишь впоследствии — но друзьями на всю жизнь.
Отец Шапеля, мэтр Франсуа Люилье, принадлежит к старинной купеческой семье, выбившейся в судейское сословие. У него большое состояние. Он на редкость хорошо образован и своей почти универсальной любознательностью предвосхищает энциклопедистов. При всем том это «либертин» и убежденный, откровенный распутник. Он живет весело, разгульно, на широкую ногу; научные изыскания и философские раздумья прерываются у него двусмысленными проказами и изрядно подсоленными речами. Не он ли написал трактат «Писсография», где даются советы, как мочиться на улицах Парижа в любое время дня и так, чтобы этого никто не заметил? Правда, у него что-то не в порядке с мочевым пузырем; вот это называется с юмором относиться к своему несчастью! Он общается с лучшими умами своего времени, и те высоко его ценят; но он остается глух к уговорам записывать то, что рассказывает с таким остроумием и блеском; ему вполне достаточно переписки. Когда ему надоедают выхолощенные разговоры и возвышенные разглагольствования о человеческом уделе, он созывает таких же развратников, как он сам, и предается пороку. Его сестры, зная его слабое место, каждый год присылают к нему двух хорошеньких служанок, которые под предлогом варки варенья для бедного холостяка живут у него по два месяца. Его первые движения всегда добры и великодушны; принимая у себя Мари Шаню (жену Гектора Мюрнье, интенданта финансов Оверни, и сестру Пьера Шаню, будущего французского посла в Швеции и Голландии), он простирает свою любезность так далеко, что делает ей ребенка. Мари Шаню немногим больше пятнадцати лет. Ребенок рождается в 1626 году в деревушке Шапель под Парижем. Отсюда и его фамилия; имя ему дают — Клод-Эмманюэль. Советник Люилье, без сомнения, прекраснейший человек в мире. Он любит этого ребенка. Он берет его к себе и воспитывает на свой манер — пожалуй, не совсем обычный. Юный Шапель с ранних лет участвует и в застольях либертинов, и в философских диспутах, которые устраивает его отец. Ведь советник Люилье — друг Дю Пюи, Геза де Бальзака, Гассенди, Шаплена… Неудивительно поэтому, что Шапель очень скоро перенял отцовские пристрастия — не только к наукам, словесности и философии, но и к оргиям и попойкам.
В 1641 году Гассенди живет у Франсуа Люилье. Он дает уроки юному Шапелю. Вокруг философа складывается небольшая группка: Мольер, Бернье, Эно, бывшие ученики клермонских иезуитов. Бернье станет врачом; он напишет «Краткое жизнеописание Эпикура». Эно и Мольер переведут поэму Лукреция «О природе вещей». В этот кружок входят также Сирано де Бержерак, поэт д'Ассуси, который так плохо кончил, аббат де Ла Мот Ле Вайе. Молодые люди в восторге, что идут наперекор наставлениям добрых отцов-иезуитов. Гассенди оказывает на них решающее влияние. Кто он такой? Теолог, каноник Диньского собора и философ-вольнодумец. Он отвергает как идеи самого Аристотеля, так и то толкование этих идей, которому следуют иезуиты; как всякую метафизику, любое мистическое объяснение событий и нравов, так и рационалистическую мораль. При всем этом он не атеист. Он полагает, что религия может найти для себя опору в личном опыте. Он вскоре вступит в спор с Декартом, чье механистическое, слишком упорядоченное понимание мира противоречит его убеждениям об относительности человеческого знания. Его последовательный, но добродушный скептицизм, сочетающийся со своего рода гедонизмом, восходит к Мишелю де Монтеню. Прежде всего он хочет быть человеком, и свое определение счастья поверяет человеческими мерками. Не отрицая существования сверхъестественных сил, он полагает, что человек может ускользнуть от их тирании, если постарается глубже постичь собственную природу и принимать других как они есть — трезво, но благожелательно. С годами, когда утихнет юношеский интеллектуальный зуд, христианский эпикуреизм Гассенди будет все ближе Мольеру. Он отдаляется от либертинов, чей насмешливый нигилизм, чрезмерные словесные вольности и зачастую предосудительное поведение постепенно становятся несовместимы с его чуть печальной мудростью. Однако дружеские чувства не слабеют, и он все прощает Шапелю, который платит ему взаимностью и остается его лучшим другом.
В 1642 году советник Люилье благодаря своим родственным связям добивается указа, узаконивающего его побочного сына. Он назначает Шапелю 4100 ливров ренты и, без сомнения, не собирается на этом остановиться. Шапель повсюду сопровождает Гассенди, помогает ему в астрономических изысканиях. Но уроки отца были слишком хорошо им усвоены. Опрометчиво избавленный от опеки и денежной зависимости, юноша кидается в разврат. В результате он попадает в Сен-Лазар — заведение, сочетающее в себе исправительный дом и больницу. Мольер готовит себя к другой судьбе.
ПУТЕШЕСТВИЕ В НАРБОННУ
Гримаре:
«Когда Мольер закончил образование, ему пришлось какое-то время заменять отца, достигшего преклонного возраста, в его обязанностях; он даже совершил путешествие в Нарбонну, сопровождая Людовика XIII».
В 1642 году Людовик XIII и Ришелье действительно отправляются в Лангедок, чтобы восстановить там спокойствие, нарушенное изменой Гастона Орлеанского и Сен-Мара. Из ненависти к кардиналу-министру красавец Сен-Мар, фаворит короля, продался Испании. Его казнили вместе с де Ту. Гастону Орлеанскому, ввиду его высокого рождения, оставили жизнь; но он должен был выслушать слова Ришелье: «Я назначаю вам в содержание ту же сумму, которой испанский король обещал вознаградить ваше предательство».
Во все время своего правления Ришелье приходилось бороться с изменой, заговорами, клеветой. Легенда — совершенно бредовая — рассказывает, что Мольер дал убежище Сен-Мару, преследуемому королевской полицией, и что в это же время он встретил Мадлену Бежар. Он будто бы влюбился в нее во время представления в деревне Монфрен. На самом же деле нет ни одного документа, подтверждающего, что Мольер действительно ездил в Нарбонну в качестве отцовского преемника. Что касается Мадлены, то несколько деловых бумаг, датированных 1642 годом, свидетельствуют, что она находилась в Париже, а не в Монфрене с какой-нибудь странствующей труппой. И мы помним некую долговую расписку, из которой видно, что они с Мольером были знакомы задолго до 1642 года.
VI БЛИСТАТЕЛЬНЫЙ ТЕАТР
Введение
В своем памфлете «Эломир-ипохондрик, или Отомщенные доктора» Ле Буланже де Шалюссе — змея! — так рассказывает о начале мольеровской театральной карьеры:
«Оставшись не у дел, решил искать пути, Где пользу бы сумел отчизне принести. Но никаких иных не находя решений, Пришел я вот к чему: что мой чудесный гений Один-единственный указывает путь — В комедию прийти и все перевернуть; И что чудесная во мне сокрыта сила, Какая публику сегодня покорила… Итак, решительно избрав сию дорогу, Актеров стал искать, достойных быть вполне В моем большом труде сподвижниками мне. Все знаменитости с презреньем отказали, Но труппу я набрал, хотя назвать едва ли Я смог бы избранным весь сброд голодный мой, Где были первыми заика и хромой. Что до красавиц, там мой выбор был бы меток, Но, получив отказ блондинок и брюнеток, Я принял рыжую. От этой, как назло, — Квасцы не помогли, — подмышками несло. Итак, я всех собрал. В описанном составе Был первый выход наш прямой дорогой к славе, Хотя и не восторг, а топот, свист и смех Блистательной игрой мы вызвали у всех. Но выходы затем пошли куда скромнее. Карман не утомлял нас тяжестью своею. И вот уже наш зал покинутый затих, Уже никто не шел к нам, кроме нас самих Да перевозчиков каких-то; словом, скоро Оставили меня и все мои актеры». [46]46
Перевод Е. Кассировой.
Гримаре дает несколько иную версию:
«В те времена было в обычае разыгрывать пьесы в дружеском кругу. Несколько парижских буржуа создали труппу, в которую входил и Мольер; они не раз ставили спектакли для собственного развлечения. Вдоволь натешившись сами своей игрой, они вообразили себя настоящими актерами и вознамерились давать представления за деньги. Они со всей серьезностью обдумали средства осуществить свой замысел и, приняв должные меры, обосновались в зале для игры в мяч «Белый Крест» [47] в Сен-Жерменском предместье. Тогда-то Мольер и взял себе это имя, которое неизменно носил с тех пор. Но когда у него спрашивали, что побудило его предпочесть это имя всем прочим, он никому не открывал причины, даже лучшим своим друзьям.
Новая труппа вовсе не имела успеха, потому что актеры не желали следовать советам Мольера, который верностью суждений и понятий много превосходил людей, не получивших такого отличного воспитания».
47
«Белый крест» — ошибка Гримаре: на самом деле зал назывался «Черный крест».
Такая вера (задним числом) в «суждения и понятия» Мольера просто смешна. Мольеру двадцать один год, он актер-любитель, не более того. Гораздо больше истины заключено в ядовитой слюне, которой брызжет Ле Буланже де Шалюссе — он-то ведь жил в одно время с Мольером и был с ним знаком. Верно, что члены первой мольеровской труппы если и не были просто «сбродом», то некоторое беспокойство у добропорядочного отца семейства вполне могли вызывать. Верно, что в «компании» был заика: Жозеф Бежар, которого его мать, Мари Эрве, тщетно пыталась вылечить. Хромой появился позднее — это был Луи Бежар; в 1642 году ему двенадцать лет. Мольер обессмертит его в «Скупом» под именем Лафлеша, про которого Гарпагон кричит: «видеть не могу хромого пса!»