Молния Господня
Шрифт:
Они с Леваро оставили Гильельмо обустраиваться в инквизиторском доме, оказавшимся удобным и поместительным, и проводили кардинала обратно в его резиденцию, и так как новый инквизитор не стал отказываться от приглашения к обеду, не отказался и денунциант. В ожидании трапезы оба вышли на балкон, откуда открывался вид на Пьяцца Дуомо — городскую площадь напротив собора Сан-Виджилио. Толпа ещё не расходилась, скучиваясь у прилавков. Леваро любезно знакомил его с окрестностями. «Вон то величественное строение — замок Буонконсильо с башней Торре-дель-Аквила, вон там — церковь Санта-Мария-Маджоре, её отстроили только десять лет назад. Ещё в городе, кроме кафедрального собора, три храма — Сан-Пьетро, Сан-Апполинаре и Сан-Лоренцо». Пока он рассказывал
— Кто тот человек в серой рубахе, очень бледный, опирается на палку, стоит на паперти?
Леваро, повинуясь его указанию, выследил взглядом маленького человечка с крупным носом и близко посаженными блёклыми глазами на испитом лице.
— Сандро Дзокколо, — денунциант чуть помедлил, — попрошайка и надувала. Зачем он вам, ваша милость?
Вианданте молчал. Толпа внизу двигалась как живое море. В ней мелькали поддельщики папских булл и воззваний, шаромыжники с церковными кружками, монахи-расстриги, удравшие из монастырей, мошенники всех мастей, еретики, дурацкими проповедями уловляющие глупцов, возмутители спокойствия, наводчики, ночные тати, острожники, официальные проститутки, ведьмы-отравительницы и гадатели, хироманты и колдуны, знахари и целители, лукавые притворщики, симулирующие эпилепсию и бледную немочь, в конвульсиях падающие наземь посреди площадей, любострастники, совращающие обманом и насилием монашек и честных девушек, алчущие свежей поживы греховодники-мужеложцы, хитрованы и святопродавцы. Рвань, голь и дрянь, — всё это в ближайшие годы станет его поприщем. Инквизитор вздохнул. Понял, что в задумчивости не ответил денунцианту.
— Зачем, спрашиваете? Да ни зачем. Но он не надувала. Он, дорогой мой, здесь у вас ворьем заправляет.
Леваро медленно повернулся к Империали и пронзил его из-под полуопущенных век изумлённым взглядом, в каковом, однако, читалось не столько удивление, сколько изумленное восхищение. Да неужто же этот херувим и в делах человеческих сведущ?
Поначалу новый хозяин Трибунала не вызвал доверия подчинённого. Империали ди Валенте! Надо же! Ещё бы Медичи или Висконти прислали! Равно и красота нового инквизитора — яркая, броская, победительная — показалась ему неуместной, совершенно излишней. Негоже мужику быть архангелом Михаилом с иконостаса. Да ещё магистр богословия! Среди мерзости, заполонившей в наши, увы, последние времена города и веси, не проповедовать надо, господин красавец-магистр! Проповедей они ещё от катар, да от чертовых миноритов, да от разбойных пастушат, да от волков мерзавца Дольчино, да от трясущихся иеродулов, гумилиатов, богардов, гильомитов и от сотен других психопатичных идиотов, вообразивших себя избранниками Божьими, понаслушались вдоволь! Сколько носило этих еретиков из попов-расстриг да мужиков-сластолюбцев по местным дорогам, внося смуту в народ бреднями о какой-то бедности да евангельской праведности, потом — убивая, насилуя да грабя всё на своём пути, с единственной и подлой целью — руки погреть да хер потешить? И опять — проповеди?!
Но теперь раздражение денунцианта улеглось. Вот так, с одного взгляда из-под капюшона, высмотреть вожака местного жулья? Однако, недурно. Если так пойдёт, толк будет. Впрочем, не стоит обнадёживаться. Пусть оглядится.
Вианданте и сам собирался поступить подобным образом, а пока, поднимая бокал за здоровье хозяина дома (а его ему явно недоставало!), он неторопливо расспрашивал о жизни в Тренто. Иногда у инквизитора возникали трения с местным епископом, разногласия из-за амбиций или простой антипатии, но здесь Джеронимо не ждал ничего подобного. Его высокопреосвященство твёрдо дал понять, что ожидает от вновь прибывших установления в городе порядка, и готов их в этом поддержать… по мере сил. Вианданте сделал вывод, что
Леваро, в свою очередь, известил главу Священного Трибунала о положении дел в оном. Вся служба, как предписано, состояла из должностных лиц — секретарей, приёмщиков и смотрителей тюрем, по совместительству — экзекуторов и палачей, а также служащих — сиречь, писцов и канцелярских крыс, ну, и конечно же, чиновников — троих комиссаров инквизиции, один из которых руководил эскортом конвоиров-охранников, второй — рядовых стражников, и самого Леваро, прокурора-фискала, начальника местных сыщиков и денунциантов, бывших на жаловании, внешней и внутренней полиции для чёрной, так сказать, работы.
Джеронимо кивнул. «Всё как надо. Кстати, Леваро, сколько вам лет?» «Тридцать девять, почти сорок. Я был назначен год назад покойным мессиром Гоццано». Прокурор-фискал смерил нового начальника опасливым взглядом. Джеронимо снова кивнул. «Какова обстановка в городе?» Леваро методично и основательно перечислил события последних месяцев, когда в городе не отправлялся Трибунал из-за… он замялся… из-за безвременной кончины мессира Гоццано, да упокоит Господь душу его с миром. Мелкие жалобы на сглаз и пустяковые кляузы меркли в сравнении с двумя страшными и необъяснимыми убийствами, одно из которых произошло уже два месяца тому, а второе — две недели назад. «В обоих случаях есть нечто общее — убиты женщины, причём, весьма состоятельные, и оба раза — он замялся, — одинаково. Мы называем убийцу Lupo mannaro, Оборотень, Ликантроп. Это дьявольщина. Я познакомлю вас с подробностями в Трибунале».
Джеронимо понял, что он не хочет говорить о чём-то весьма мерзком, и кивнул.
— Были и ещё происшествия. Кто-то поджёг на окраине дом Луиджи Спалацатто. В пламени погиб и он сам, и жена, и двое его ребятишек, и только что вернувшийся из Рима его брат Гвидо. Поджог был явный. Соседи заметили, что запылал дом снаружи, обложенный соломой, в главное, труп одного ребенка не сгорел до конца, сохранив следы ножевого удара. Соседка — Мария Лазаре, они дружны были с Катариной, женой Луиджи — утверждала, что видела поджигателя, вынесшего огромный тюк из дома. Он подумала, что это брат Луиджи Гвидо понес товар в лавку, но…
Джеронимо поморщился. «Мы-то тут причём? Это — уголовщина». «Да, кивнул Элиа. Но за три дня до пожара Катарина жаловалась соседке, что кто-то подбросил под её порог какую-то нечисть, и она заболела. Дурно было и детям, а, вернувшись из Рима, заболели и Луиджи с Гвидо».
— Я так понял, их всех зарезали?
— Судя по всему, их сначала или отравили, или усыпили. Не так просто справиться с двумя здоровыми мужчинами.
— Всё равно — банальная уголовщина. Семья была состоятельна? Из Рима привезли товар?
— Угу.
— Это дело магистрата.
— На основании имеющихся у них данных, они говорят, что это-де — наше дело. Правда, нам его ещё не передали. Наш светский судья, мессир Энаро Чинери, страдает подагрой и когда у него приступ, он то приговаривает к повешению за кражу горшка со сметаной, то арестовывает старого импотента за изнасилование, то орёт, что мы в Трибунале — бездельники, и он делает нашу работу. Ему везде мерещится дьявольщина — и он норовит сбросить дело на нас. Сам Чинери почти полгода ловит бандита Микеле Минорино, но всё без толку.
— Ясно. Что ещё? По нашей части?
Элиа Леваро был лаконичен. «Есть двое, поддавшихся Лютеровой ереси, несколько припадочных пророков, двое из которых в Трибунале сразу излечились от припадков и покаялись в шарлатанстве. Несколько одержимых дьяволом сидит в тюрьме Трибунала по доносам. Экзорциста у нас нет. Что с ними делать — непонятно. Приглашали одного монаха — без толку. Все остальные отговариваются греховностью, да тем, что не обучены, мол, изгонять дьявола. Иные из этих бесноватых лазят по отвесным стенам, и орут так, что палача нашего, по прозвищу Bucanéve, Подснежник, жуть берёт».