Молодинская битва. Куликово поле Грозного Царя
Шрифт:
Эта неудача могла серьёзно отразиться на боевом духе войска, поскольку и так уже он был совсем невысоким. А тут такая потеря. Мало того, это, напротив, поднимало уверенность казанцев в том, что русские их не одолеют.
Что было делать? Государь видел только одно решение – успех, хотя бы небольшой, но успех.
Дмитрий Бельский прибыл к государю в дурном настроении. Он ждал приказа о всеобщем отступлении, и не видел иного выхода. А какому военачальнику по душе отступление?
Но юный царь с твёрдостью и уверенностью в успехе задуманного распорядился:
– Идти тебе, княже Дмитрий Фёдорович, на Казань!
– На Казань? –
– Идти с конницей, взяв с собою только лёгкие пушки. Осадные не брать, – молвил государь. – Не осада нужна, не штурм. Удар нужен, чтоб силу нашу почувствовали казанцы.
Обсудили ратные вопросы, особенно коснулись взаимодействия, то есть той поддержки, которую нужно оказать отряду Бельского и при выходе на врага, и при отходе от стен казанских.
Наутро двинулась конница под командованием воеводы Бельского на Казань. Казанский хан, получив о том сообщение, решил встретить русских на подступах к крепости в Арском поле.
Арское поле – широкая равнина, что простиралась к востоку от стен города. Обрамляли его реки Казанка и Булак. Вот уж поистине нашли поле, где можно разгуляться на воле… Название таковое поле получило от ари и аринов, которые считаются родственными народностями вотякам, переселившимся с берегов Енисея под Казань в годы шествия ордынских полчищ на русскую землю. Поле это не раз уже видело жестокие схватки русских с татарами и их вассалами.
Понял князь Бельский, что не случайно вышел Сафа-Гирей на это поле, и встретил вражеские войска огнём артиллерии, а затем ударил всею силою отважных конников. Бежал враг, оставив предместья, в которых воины Бельского нашли немало полонённых русичей, едва поверивших в свою свободу, взяли и трофеи немалые, вполне по тем временам законные.
Осада же не была долгой. Скорее угрозу в себе содержала, ведь через поле Арское пролегал торговый путь, важный для снабжения Казани.
Возвратился Бельский к государю не как побеждённый, а как победитель. Никто не принуждал оставлять рубежи завоёванные. Сам ушёл и с гордостью доложил:
– Повеление твоё исполнено, государь! Втоптали мы войско Сафа-Гирея в город!
И таков успех порадовал.
О штурме Казани и думать было нечего, но как бы не переживал государь и напрасные жертвы среди людей, и утрату военного снаряжения, и потерю конского состава, сознавал он, что всё это не напрасно. Чуваши и марийцы, просившиеся под руку Москвы, не дрогнули, не разбежались, а оставались с русским войском до окончания похода. Казанцы же увидели, что недалёк тот день, когда придёт расплата за их злодеяния.
– Не горюй, великий государь, – сказал воевода Бельский, после того как на военном совете было решено возвращаться в Москву в виду надвигавшейся весеннее распутицы: – Решена важная задача. Ты поддержал народы, под руку твою стремящиеся. И казанцем показали мы на Арском поле, что сила русская ещё проявит себя. А Казань?! Казань ещё будет нашей.
– Славны твои слова, воевода князь. Что ж, отойдём покуда, да лучше подготовимся к казанскому взятию.
Иоанн Васильевич понял главное – нужно вычищать крамолу боярскую, иначе не будет ни укрепления Руси, ни полного обретения суверенитета, ни прекращения жестоких набегов ворогов всех концов света, мечтающих о том, чтобы не было на свете русичей, кроме малого числа рабов, их, нелюдей мерзких обслуживающих, а были лишь богатства Земли Русской, которыми можно было бы пользоваться вдоволь и безнаказанно. Не дать им сделать это было священным долгом Иоанна Васильевича, в грозу рождённого и в огненном пожарном пламени власть обретшего.
«Не хочу смерти грешника…»
Ещё в ноябре минувшего года, незадолго до выезда во Владимир к войску, получил Иоанн Васильевич сообщение о том, что его опальный дядя Михаил Глинский в ноябре 1547 года вместе с князем Иваном Ивановичем Турунтаем-Пронским бежал из ржевских имений в Литву. А ведь Литва в ту пору была во вражде с Московским государством, и побег туда – измена.
Вызвал тогда государь к себе боярина воеводу Петра Ивановича Шуйского. Повелел догнать, задержать и привезти беглецов в Москву. 11 ноября предстал Глинский пред державными очами племянника. Пал в ноги, клялся, что шёл на богомолье. То же и Пронский показывал. Но в конце концов признались оба боярина, что в Литву путь держали.
Иоанн Васильевич был неумолим. Измена. Повелел их бросить в темницу. И тут началось. Бояре челом били, священник Благовещенского собора Кремля Сильвестр слово за беглецов молвил.
Подивился государь тому, как отстаивали бояре изменников. Думал гадал, а причину понял не сразу. То друг друга растерзать готовы, а то на защиту становятся. Митрополит Макарий помог понять тайные боярские умыслы. Не хотели заступники изменников допустить, чтоб карающий меч царского правосудия на бояр обрушился. Прежде-то друг другу глотки рвали, чтоб к трону подобраться, над троном, пока государь в малых летах, встать. А тут иное. Сегодня Глинского и Пронского покарает царь за измену, а завтра? Так ведь любого из заступников хоть сейчас казни – есть за что. Многие с рабским вожделением на запад смотрят.
Простил Иоанн и дядю своего, и его друга-приятеля. И вот теперь, возвратясь из похода, снова призвал Глинского.
Не тот уже был Михаил Глинский, совсем не тот. Тихо и мирно сидел во Ржеве, и никаких крамол не замышлял. Да только вот говаривали бояре, что не были с ним дружны, мол, гулял Михаил Глинский на свадьбе удельного князя Андрея Ивановича Старицкого, младшего брата отца Иоанна – Василия III Ивановича. А Старицкие – это и сам Иоанн чувствовал, да и многие сказывали, камень за пазухой с давних пор носили. Не по нраву им, что не им трон достался. Хотя всё законно. Старший сын Иоанна Третьего государем стал. А всё ж обидно. Какие надежды были, когда никак потомства у Василия Третьего не получалось. А тут вдруг, после двадцати лет бездетной жизни с Соломонией и почти что пяти с Еленой Васильевной Глинской, появился на свет Иоанн, поломавший все надежды.
Ну да это ведь только размышления. Что там дальше, пока не ведомо. Казнить же за то, что бежал Михаил в Литву не стал, ведь и отец его Василий Львович Глинский-Тёмный был литовским служилым князем.
С одной стороны, заступники слово молвили, а с другой, к примеру, друг детства князь Андрей Курбский нашёптывал:
– Михаил Глинский «всему злому начальник».
Иноки же, что царственную книгу по велению митрополита составлять начали, так и записали: «В те поры Глинские у Государя в приближении и в жаловании (были), а от людей их чёрным людям насильство и грабеж; они же их от того не унимаху».