Молодинская битва. Риск
Шрифт:
Бессилье гнетет.
Пожар тем временем разрастался, дым уже ел глаза, народ, словно обезумев, пёр во все кремлевские ворота, не проявляя никакого уважения к ратникам и даже не расступаясь под ударами плетей, которые, теперь уже с озлоблением, раздавали направо и налево стремянные князей Старицкого и Воротынского.
Пробились полк и дружина с большим трудом к Фроловским воротам, но за ними едва ли полегчало. Народу — тьма-тьмущая. Ни одной ярмарке таким многолюдьем не похвастаться. И каждый норовит устроиться основательно, понимая, что не на один день укрыли его от басурман кремлевские стены. Но не получалось привычной русской основательности, народ все прибывал и прибывал, не только с посадов, но и из ближних сел и деревень, устроившиеся семьи теснились, уступая безропотно места новым, и казалось, что вскоре уже не будет возможности людям даже сесть.
С горем пополам установили на стенах пушки, поднесли к ним ядра и порох, а царев полк со стрельцами и детьми боярскими из городовой стражи разместился по стенам, готовый встречать супостатов, если они начнут наступление.
Миновало, однако же, немало времени, а крымской рати все еще не видно. В Кремль уже не впускали никого с повозками и с лошадьми, только пеших, исключая, безусловно, ратников и гонцов. Все закутки Кремля забиты до предела, кажется, что и дышать почти нечем; воеводы, бояре и дьяки растеряны, не зная, что предпринять, как исправить столь ужасное положение. Все чего-то ждут. А чего, сами не знают. Ниоткуда нет никаких вестей, и это самое страшное.
Недоумевает и князь Иван Воротынский, который оставил несколько групп лазутчиков, в основном из княжеской малой дружины, наблюдать за неприятельским войском, но они отчего-то не дают о себе знать. Не могли же они все погибнуть. Чай, много их осталось, да и действуют они малыми разъездами. Князь даже начал гневаться: «Иль не ведают, что без их сведений мы совершенно слепые!»
Но лазутчики словно испытывали своего властелина. Лишь когда и вовсе иссякло терпение, пробился сквозь толпу один из дружинников, оставленный лазутить. Не слезая с коня, доложил:
— Магмет-Гирей остановил тумены. Верстах в пяти-шести от Москвы. Что затевает, пока неведомо. Языков мы брали, но и они ничего не знают. Одно ясно — повременит хан штурмовать Кремль. Как долго, не удалось узнать.
— Слава тебе, Господи. Глядишь, Бельский-князь подоспеет или государь от Ламы [107] рать направит.
Воротынский, усмехнувшись, словно окатил бояр, князей и дьяков ушатом холодной воды:
— Магметка, своих людишек жалеючи, не лезет на Кремль. Чего ему рать сквозь огонь вести да на стены лезть, если он не хуже нас понимает, что сдюжим мы здесь самую малость, потом сами ворота откроем, если не захотим в вонище задохнуться. Иль не видите, что людишкам присесть даже негде. Стоймя стоят. Долго ли такое по силам? И от мора [108] как убережешься?
107
Лама — река в европейской части России, по которой шел водный путь с Волги в р. Москву.
108
Мор — чума, холера.
Последний вопрос и вовсе подействовал отрезвляюще. Чума или холера всегда появляются, где многолюдно и грязно. От естества не денешься: по большой и по малой нужде каждый справит, а зловонье для мора — самая благодать.
Унылое молчание нарушил князь Андрей.
— Вот что, бояре думные, спасать необходимо люд московский. А путь к тому один…
Помолчал, собираясь с духом произнести главное свое слово. Все ждали, что позовет сейчас князь всех к мечу и поведет на басурман. Еще повелит открыть оружейные лабазы, чтобы раздать оружие всем добровольцам из простолюдинов. Кто с тревогой ожидал этого повеления (кому смерть мила? даже на ратном поле?), иные, вдохновившись, что смогут показать себя в бою, защищая стольный град. Увы, князь Андрей вымолвил после паузы совсем неожиданные слова:
— Отступиться от Магмет-Гирея. Дары пошлем с миром.
— Иль государь Василий Иванович одобрит такое? — усомнился князь Воротынский. — Небось полки от Волоколамска уже спешат. Князь Вельский тоже, должно быть спохватился. Думаю, оттого и не нападают. Самое время царевым полком, моей дружиной, стрельцами и добровольцами, а их найдется достаточно, ударить по басурманам. Здесь, в Кремле, посвободней станет, да и втянем в сечу татарские тумены, тогда Дмитрию Вельскому сподручней в спину станет ударить.
Глас вопиющего в пустыне!
Никто не поддержал в общем-то опрометчивый совет князя Воротынского, все ухватились за предложение царева брата. Начали прикидывать, какие дары повезти. Тут полная у всех заинтересованность, а когда стали определять состав посольства, желающих оказалось негусто. Вспыхнула даже перебранка, кому по родовитости возглавить посольство. Только на сей раз не свое преимущество каждый думный боярин отстаивал, а другому кому-либо место свое уступал.
Перебранку остановил князь Иван Воротынский. Споривших призвал утихомириться, а князя Андрея попросил:
— Дозволь, князь, мне на переговоры к Магметке ехать. С мечом не пускаешь, с миром пусти. А коль не удача постигнет, смело изопью смертную чашу. Продолжатель рода, если Бог не обошел нас своей милостью, появился, должно, на свет. Род не сгинет. Дозволь?
Негромко просил князь Воротынский, а надо же — все услышали. И приумолкли, ожидаючи слова князя Андрея. А тот, помедля самую малость, согласился:
— Будь по-твоему.
Собирались споро. Несколько подвод нагрузили соболями, песцами, куницами и белками. Меду хмельного бочек десяток из кремлевского винного погреба, изделий разных (украшений для жен ханских, посуду) из злата я серебра не скупясь прихватили и — тронулись. Впереди — князь Воротынский с малым числом бояр и дьяков под стягом белым, следом — обоз. Внушительный. Любого жадюгу умилостивит.
Не все, конечно, предназначалось братьям-ханам. Половину обоза послы полагали раздать мурзам и нойонам. Чтоб и они свое слово молвили, когда ханам докладывать станут о посольстве.
Давно уже послы царевы отучили в Крыму мздоимцев от дармовых подарков, только хану их вручали, да еще тому, кого надеялись подкупить ради выгоды. А лишь ради того, чтоб хану благосклонно доложили, от такого унижения избавили себя послы российские. Теперь вот, отбросив гордость, решили идти тем порядком, какой был при татарском иге. Не до гордости, не до чувства собственного достоинства.
Выехав за Фроловские ворота, князь Иван Воротынский ужаснулся увиденному, Все, что было вчера еще шумными посадами, чадило головешками. Ни одного уцелевшего дома. Только сиротливые трубы, черные от копоти, торчали над грудами головешек, оставшихся от некогда красивых теремов, осанистых домов и лабазов. Чад, который в Кремле казался невыносимым, здесь был еще более едким.
«Нет Москвы! Моего терема тоже нет!»
И еще что поразило Воротынского, так это многолюдье у кремлевской стены: будто толстенным ожерельем охватили Кремль крестьянские брички, груженные домашним скарбом, а под этими подводами теснились детишки, бабы, да и мужики. В Кремле им места уже не хватило, вот они и прилепились к стене, возможно даже не осознавая, что при нападении врага они погибнут первыми. Все до единого.