Молодость с нами
Шрифт:
расписывала ее как отличного работника, ты все это устроила, ходила к Бакланову…
— Не твое дело, — раздельно проговорила Серафима Антоновна.
— Мое, мое, мое! — закричал Борис Владимирович.
Серафима Антоновна стукнула кулаком по прутяному подлокотнику кресла, прутья визгнули. Борис
Владимирович почти бегом устремился с веранды в столовую. Серафима Антоновна видела, как он там
остановил домработницу, уносившую графин, и налил себе водки в бокал для нарзана.
Г
1
Лететь надо было пять часов: три часа до Москвы и еще два до Ленинграда.
До Москвы пролетели очень хорошо, не трясло, не укачивало, из неприятностей было только то, что
сильно гудело в ушах. Бывалые воздушные пассажиры подобное благополучие полета объясняли тем, что шли
на большой высоте — больше трех километров, потому, дескать, и не качало и не было воздушных ям.
В самом деле, самолет поднялся очень высоко, земли было не видно, под крыльями громоздились глыбы
ярко освещенных солнцем, белых-белых облаков. Они были такими густыми и плотными, что, казалось, упади в
них — завязнешь, будто в вате. Самолет их боялся, шел от них выше; когда они вставали на пути огромными
башнями, огибал стороной.
Не было ни холодно, ни жарко, было нормально; в мягких креслах сиделось удобно, можно было
смотреть в окна, можно было читать, но Оля не читала, она то и дело хватала Варю за руку, восклицая:
“Смотри, смотри, как замечательно!” А там, куда она указывала, были все облака, облака и облака.
Варя как-то по-матерински снисходительно улыбалась различным и неизменно восторженным Олиным
замечаниям и высказываниям. Оля думала о себе и о ней: мы удивительно разные. На много ли Варя старше
меня? На каких-нибудь четыре года, но она уже совсем-совсем взрослая женщина, а я все еще полудевочка.
Почему это так бывает в жизни? Может быть, потому, что Варина жизнь была труднее обеспеченной Олиной
жизни, может быть, по наследству различные качества передаются от родителей детям: Елена Сергеевна тоже
была, как и Оля, маленькая, и не старела. О ней, об Оле, отец говорил раньше: “фигалица”, потому что однажды
Оля, когда ей было лет семь, перепутала слово “пигалица”, соединив в одно “пигалицу” и “фигу”. Папе это
очень понравилось. Рядом с Варей Оля все еще чувствовала себя этакой фигалицей. Варя несла в себе какие-то
большие тайны, она что-то знала такое, чего не знала Оля, она видела мир с иной стороны, чем видела его Оля.
Оля была благодарна Варе за то, что Варя сразу же согласилась взять ее с собой в Новгород. Лишь Оля
сказала об этом, Варя ответила, что она рада ехать вдвоем. Произошло это тогда, когда подсчитывали наличные
деньги. В доме их оказалось около двух с половиной
немножко Олиных. Вариных, правда, тоже было не очень много, потому что получка в институте ожидалась
только через шесть дней. Варя сказала, что ничьих денег она не возьмет, но Павел Петрович прикрикнул на нее,
и она согласилась, заявив, что отдаст, как только вернется, что, кроме ожидаемой получки, у нее есть еще
тысячи полторы на сберегательной книжке; жаль, что сберегательная касса в семь часов утра будет закрыта.
Две с половиной тысячи составляли немалое богатство, если учесть, что билет на самолет стоит триста
двадцать пять рублей, а туда и обратно, значит, шестьсот пятьдесят. “А на два билета туда и обратно, — сказала
Оля, — всего тысяча триста. Папочка, я тоже хочу с Варей. Я никогда не летала на самолете, я никогда не была в
древнем Новгороде. А ведь я историк. У меня же и диссертация должна быть о древней Руси. Ну как можно без
Новгорода? Папочка!..” В первую минуту ее просьба была категорически отвергнута Павлом Петровичем,
только вот Варя сказала: “Очень хорошо Я рада”. Но когда стоны и вопли были усилены, Павел Петрович
сдался. “Это на сколько же дней?” — спросил он. “Не знаю”, — ответила Варя. “Но я же могу и раньше Вари
возвратиться, — настаивала Оля. — Я могу хоть в тот же день выехать обратно”. Словом, Павел Петрович в
конце концов согласился.
Одно очень беспокоило Олю: завтра к вечеру должен был прийти Виктор Журавлев. Что будет, если он
придет и никого не застанет дома? Вдруг он рассердится, и они больше никогда не увидятся? Лучше уж не
увидеть Новгорода, чем не видеть Виктора. Новгород никуда не денется, он больше тысячи лет стоит на берегах
древней реки Волхов. Постоит еще. А вот Виктор, Виктор…
Но фигалицу с ее беспокойным характером тянуло на самолет, в путь-дорогу, чтобы под крыльями
мелькали Москва и Ленинград, десятки иных больших и малых городов, села, деревни, леса и поля, чтобы
предстала перед нею та новгородская старина, о которой когда говорят, то непременно называют словом
“седая”. Она решила послать Журавлеву телеграмму и письмо. Телеграмму — для того чтобы не пришел к ним
домой прямо с работы, а письмо — чтобы все объяснить. Она тут же собралась и выскользнула из дому. Был
второй час ночи, в ближайшее почтовое отделение, где телеграф работал круглые сутки, пришлось звонить в
звонок, как в ночную аптеку. Оля написала там на бланке: “Неожиданно выехала города. Днях вернусь. Ждите
письма. Приветом Колосова”. Когда надписывала адрес, вспомнила дом рядом с домом Серафимы Антоновны,