Молодость с нами
Шрифт:
бульвар, на котором провела однажды несколько часов в ожидании, старенькую женщину в пестрой фланелевой
кофте, подумала: вот не ошиблась, так и есть, это его мать. Хорошая старушка.
Письмо было не многим длиннее телеграммы. Оля сообщила только то, что едет в Новгород с подругой, у
которой в тяжелом положении отец, и что скоро вернется.
Дома ее уже хватились. Павел Петрович бранился, говорил, что это безобразие, осталось несколько часов
до самолета, не бродяжить
Поспать удалось совсем немного, не больше трех часов. Павел Петрович с трудом растолкал Олю в
половине шестого; открыв глаза, она тут же их вновь закрыла. Так повторялось несколько раз. И только когда
Павел Петрович сердито сказал: “Ну как хочешь, Варя одна поедет”, она проснулась. К ее удивлению, Варя уже
была умыта, одета и готова к отъезду. Есть в такую рань никому не хотелось. Поехали на аэродром без завтрака.
И вот всю дорогу до Москвы в самолете Оля очень хотела есть.
В Москве они опустились на Внуковский аэродром, здесь предстояла пересадка на самолет до
Ленинграда. Оля оказала, что было бы хорошо съездить и посмотреть Москву. Но выяснилось, что до
ленинградского самолета ждать около трех часов, а езды до Москвы на автобусе почти час. Еще чего доброго
во-время не возвратишься да и опоздаешь. Поэтому они, зарегистрировав свои билеты на пересадку,
немедленно отправились в ресторан. Оля ела долго, со вкусом, заявив, что денег у них достаточно и поесть
можно в полное удовольствие.
Полет от Москвы до Ленинграда проходил с меньшим комфортом, чем до Москвы. Прежде всего Варя и
Оля попали уже не в такой самолет, где мягкие глубокие кресла, из-за высоких спинок которых не видно ни
того, кто впереди тебя, ни того, кто сзади, где сидишь этаким индивидуалистом и почитываешь, где есть
различные устройства для того, чтобы на тебя вдруг подул свежий ветер или для того, чтобы в самолете сделать
тепло.
Здесь было иначе. Здесь были откидные стулья, подобные тем, какие бывают в кино, только не
деревянные, а железные, все сидели на них вдоль стенок самолета друг против друга, как в трамвае. Посредине
был пол, обитый алюминиевыми листами, исцарапанными, обшарпанными различными тяжелыми предметами,
потому что в таком самолете главным образом возили грузы, а не пассажиров. Сидеть было жестко и неудобно.
После того как пассажиров впустили в самолет, до отлета прошло не менее пятнадцати минут; за это
время июльское солнце накалило обшивку, и температура в самолете поднялась до тридцати пяти градусов. Все
сбрасывали плащи, пиджаки, жакеты, развязывали галстуки, расстегивали воротники.
Перед
шляпе с черной лентой, в черной рясе я в русских сапогах, попадья, тоже старенькая и тоже в черном, и человек
лет тридцати, который изо всех сил старался не показать виду, что он пьян. Войдя, он сразу же улегся на два
откидных сиденья, поджал ноги, положил руки под голову, с которой на пол упала измятая шляпа, и тотчас
уснул. Молодой, но чрезвычайно солидный и хорошо упитанный толстяк в голубой шелковой рубашке — по
внешнему виду он мог быть и модным сапожником, и администратором небольшого театра, и оценщиком из
скупочного пункта случайных вещей, и барабанщиком из ресторанного оркестра — произнес тоном
собственного превосходства над этим жалким пьяницей:
— Пьяному в самолет лучше не садиться, можете мне поверить. В воздухе надо пользоваться лимонами.
— Он вынул из чемоданчика баночку от леденцов. В баночке лежали тонко нарезанные и пересыпанные
сахарной пудрой ломтики лимонов. Молодой толстяк положил один из них в рот. — Это предохраняет, — сказал
он, съев ломтик, — от неожиданностей и неприятностей. А с этим типом, — он небрежно кивнул головой в
сторону спящего, — мы еще хлебнем горя. Поверьте мне, уж я — то знаю.
Самолет пошел, набирая высоту. Батюшка и матушка, которые удобно и тихонько устроились возле
кабины пилота, сняли крышку с плетеной корзины, раскрыли берестяной туесок, матушка расстелила на
коленях у себя и у батюшки белые салфеточки, на салфеточках появились куски вареной курицы, свежие
огурчики, яички вкрутую, деревенский черный хлеб, намазанный маслом и посыпанный крупной солью, ломти
холодного мяса. Они принялись закусывать. Прошел час полета, в самолете потемнело, оттого что вокруг стали
громоздиться не прежние белые, а сине-черные мрачные тучи, которые по временам накрывали самолет всей
своей тяжестью, и тогда становилось вовсе темно; уже недалек был Ленинград; а батюшка и его матушка все
закусывали, старательно очищая ножичками кожицу с огурчиков, облупливая яички, спокойно прожевывали,
отчего у батюшки мерно и однообразно двигалась белая борода, смотрели они только друг на друга.
В жестком самолете, где, в отличие от мягкого, температура не регулировалась, становилось все холоднее
и холоднее: уходя от грозовых туч, пилот набирал высоту. Все начали зябнуть. Вновь застегивались воротники,
вновь повязывались галстуки, возвращались на место пиджаки, жакеты, плащи; их еще и не хватало, пассажиры