Молодость с нами
Шрифт:
— Ох, наши новгородские комары злые! — сказала Варя.
Через полчаса из ворот лагеря, постреливая и урча, выкатился мотоцикл с коляской.
— Садитесь! — радостно сказал лейтенант. — Начальство сегодня доброе.
Варя и Оля вдвоем, вместе с чемоданчиками, кое-как втиснулись в коляску и помчались в темноте, почти
сидя одна у другой на коленях. Было неудобно, затекали руки и ноги, все мышцы уставали от напряжения.
Разговаривать было тут невозможно, объясняться приходилось
В тот момент, когда лейтенант, указывая вперед рукой на цепь огоньков, прокричал: “Вот он и Новгород!”
— полил страшный дождь. Укрыться от него было некуда. Лейтенант крикнул:
— Как будем — ехать или искать крышу?
— Ехать! — крикнули Варя и Оля. Обе они уже все равно были насквозь мокрые.
Плохо бы им пришлось в ту ночь, если бы с ними не оказался этот замечательный лейтенант-
артиллерист; он довез их до гостиницы, вытребовал номер с двумя кроватями; Оле показалось — ей, во всяком
случае, так послышалось, — что он при этом даже упомянул имя какого-то генерала: дескать, сам генерал
просил, это его родственницы. Устраивая девушек в номере, он распорядился, чтобы им истопили печку — надо
же одежду просушить, — чтобы вскипятили чаю; и только когда ему уже ровным счетом ничего не оставалось
делать в гостинице, тяжко вздохнул, попрощался и уехал, сам мокрый и простывший. В шуме дождя за окном
застреляла и затихла вдали его мотоциклетка.
Варя и Оля переглянулись, Оля сказала:
— Зря мы у него не спросили, как хоть его фамилия.
— Зря, — согласилась и Варя. Она пошла разыскивать телефон, чтобы позвонить в больницу и узнать об
отце. Оля присела возле топившейся печки, в которой гулко трещали еловые поленья, она смотрела в огонь и
думала о Викторе Журавлеве: получил он ее письмо или нет и что он в этот поздний час делает, спит ли или
готовится к зачету, который в среду. Оля подумала и о своих аспирантских делах. В последнее время она много
лодырничала, и эти дела остановились. Давно Оля не была в городской библиотеке, тетрадки с выписками,
которые Виктор Журавлев мог видеть в ее сумке, подброшенной ему, — это еще тетрадки зимнего времени,
весна и лето не обогатили Олю познаниями истории общественных отношений в древней Руси. Но, в общем-то,
так и должно быть, не надо слишком огорчаться и терзать себя угрызениями, лето — время, не для занятий, а
для отдыха. Пожалуйста, приди сейчас в институт — кого ты там застанешь? Разве только хозяйственных
работников да членов приемной комиссии. И в городской библиотеке летом далеко не так людно, как бывает в
иные времена года.
Оля смотрела в огонь, и перед нею, озаренный пламенем, вставал бронзовый человек, покоряющий
пламя.
2
Костя
маленьким, лет пяти или шести, Костя нашел на улице щенка. Серый песик жался к забору, стараясь забиться
под него от дождя и холода, и жалобно повизгивал. Косте стало очень жалко собачку. Он поместил ее к себе на
грудь под пальто и принес домой. Весь вечер Костя кормил его, поил молоком, укутывал теплым платком Елены
Сергеевны и все спрашивал: “Мы оставим его, да, оставим? Мы не выгоним его на улицу?” На ночь он
потребовал, чтобы щенок был положен на коврик возле его постели.
Ночью щенок так пищал и визжал — чего крепко спавший Костя, конечно, не слышал, — что под утро
Павел Петрович взял и вынес его во двор.
Когда Костя увидел, что щенка в доме нет, он так отчаянно заплакал и плакал так долго, что и сам Павел
Петрович и Елена Сергеевна отправились на поиски песика. Но песика уже подобрал кто-то другой.
С тех пор Костя полюбил собак, как он говорил, навечно. И ему большое удовольствие доставляло
заниматься с собаками, которые были у пограничников.
На заставе было шесть собак: пять взрослых и одна, которой еще не исполнилось года. Сержант Локотков
называл ее щенком, хотя по росту она не отличалась от остальных. Только если внимательно вглядеться, можно
было заметить, что у тех, остальных, выражение на мордах явно взрослое, а у этой детское. Ни злобы в нем, ни
настороженности, одно доверчивое любопытство, желание приласкаться к человеку или немножко созорничать:
погнаться, например, за курами жены капитана Изотова, утащить сапог у зазевавшегося солдата, который со
щетками и ваксой расположился на солнышке, и трепать, таская по двору. Эту собаку звали Найда, и сержант
Локотков, который ее иногда выпускал побегать по двору, говаривал: “Пусть поскачет Найдочка, скоро возьмем
ее в науку”. Он объяснял Косте: “Вот ведь какое дело, товарищ лейтенант. Вся работа пограничной собаки на
чем строится? На недоверчивом отношении к посторонним людям. По-вашему, это как? Славная собачка, с
такими добренькими глазами? А по-нашему, никуда она не годится. Вот обождите, мы за нее возьмемся.
Посмотрите, что из собачки получится”.
Вскоре Локотков, как и обещал, взялся за Найду. Бегать по двору — об этом нечего было и говорить.
Найда или сидела в питомнике, где были размещены будки, перед каждой из которых был отгорожен досками и
металлической сеткой небольшой дворик для гуляния, или ходила в поле и в лес с сержантом Локотковым,