Молодость с нами
Шрифт:
Малаховой, которая хлопотала возле своих книг, все жал ей руку, говорил, что непременно приедет на днях. Она
улыбалась, говорила: “Пожалуйста, буду очень рада”. Она, наверно, понимала, почему так мешкает Костя,
почему третий раз пришел он прощаться, — наверно, понимала, потому что, когда пограничники уже уселись в
кузове машины, а Костя открыл дверцу кабинки, она сама подошла к нему. Костя не мог скрыть своей радости.
Он несся в грузовике, ничего не видя вокруг, ничего не замечая,
ералашно, шумно и суетливо, хотелось немедленно что-то делать, куда-то бежать, говорить, действовать,
действовать. Но на заставе в то утро нечего было делать и невозможно было действовать. Капитан Изотов
сказал: “Идите спать, отдыхайте до четырнадцати ноль-ноль”.
Костя вбежал в свою комнату и почувствовал такую тоску, какой еще никогда в жизни не испытывал.
Смерть матери вызвала совсем другое чувство, тогда было горе, отчаяние, а теперь тоска, тоска, тоска,
полнейшая безнадежность. Что же будет? Он — тут, она — там. Между ними шесть километров леса, а по
дороге все четырнадцать. И вдруг… да, вдруг она замужем? Вдруг у нее муж, дети? Нет, пропал он, Костя, на
веки вечные. Вся жизнь пошла под откос…
Он упал на свою узкую коечку, на матрац, набитый соломой, и лежал так с минуту в полном отчаянии. Но
дольше минуты он пролежать не мог. К черту все, к черту ее мужа и всяких там детей! Он знает, что надо
делать, и он это сделает!
Он влетел к капитану Изотову:.
— Товарищ капитан! — сказал он, стараясь сдержать волнение. — Я, кажется, потерял на пожаре
бумажник. Разрешите съездить?
— Конечно, — ответил Изотов. — Берите коня и махом! Что же это вы такой рассеянный?
Костя летел на коне как сумасшедший, рысью все четырнадцать километров проселочной дороги. Перед
самым колхозом “Память Ильича” он остановил коня и задумался: ну что, что он там будет делать? Что скажет?
В пятый раз скажет: “я непременно приеду”, или: “вот я уже приехал”. Какая получится глупость, просто
стыдно подумать. Так хорошо и ясно было, когда принималось решение — приехать к ней и все сказать. И как
все неясно стало, когда вот она тут рядом, под какой-то из этих крыш впереди.
Он повернул коня и ехал обратно шагом, медленным, скучным, нудным. Даже коню такой шаг был
противен, конь начинал потихоньку трусить рысцой. Но Костя его останавливал. “Ямщик, не гони лошадей, —
повторял он одно и то же. — Мне некуда больше спешить и некого больше любить”.
Возвратясь домой, он уселся за стол и принялся писать длинное-предлинное письмо. Он писал Любе
Малаховой о том, что в этот день в его жизни произошло событие, которым определится вся его дальнейшая
жизнь, что он встретил человека, каких еще никогда не встречал, что, словом, он
не может жить без нее, что если она этого не поймет, не захочет понять, то и жить ему больше незачем, пусть
живут другие, а он будет отныне искать смерти, только смерти. Но он не слизняк, способный на глупое
самоубийство. Нет, он погибнет геройски. Пусть она тогда вспоминает о лейтенанте, который спасал ее книги,
да, только книги, как это горько, что только книги, а не ее, Любу Малахову. Вот если бы он ее вытащил из огня
— а он бросился бы за нею куда угодно, — так вот, если бы он спас ее, она бы, наверно, не так относилась к
нему, не так безразлично…
Костя бросил перо, дальше оно не шло, оно наткнулось на препятствие: Костя не мог привести примера
безразличного отношения Любы Малаховой к лейтенанту, спасавшему ее книги. Напротив, она так хорошо с
ним разговаривала, так ласково ему улыбалась, подошла к машине еще раз попрощаться и сказать спасибо.
Костя изорвал письмо в клочья. И когда разорвал, то понял: так это же и есть безразличие — говорить
только спасибо и улыбаться. Это каждый может, и это ни к чему никого не обязывает. Это была самая
обыкновенная вежливость. А разве ему нужна какая-то вежливость? Костя хотел сложить клочки изорванного,
но они были такие мелкие, что никак не складывались. Писать новое письмо от уже не мог. В душе у него что-
то угасло, и опять была тоска. Ему казалось — он в этом опять был уверен, — что он смертельно ранен
неудачно сложившейся жизнью, что отныне перед ним только пограничная служба, только верность долгу. Ну
что ж, он будет верен долгу, всегда, вечно, люди еще увидят, кто он такой, каков он, пограничный офицер
Колосов. Костя взглянул в зеркальце на стене, сделал лицо холодное, гордое, надменное, лицо графа Монте-
Кристо, надел фуражку и вышел из комнаты на крыльцо.
Когда он вернулся в служебное помещение, было ровно четырнадцать часов ноль-ноль минут.
3
Работы над поисками жаропрочной стали для сверхмощных турбин развернулись вовсю; группа
Бакланова и Румянцева внесла в атмосферу института какую-то особую живость, создавалась обстановка,
способствующая исследованиям, творческому беспокойству.
В этой обстановке с удивительной отчетливостью стали видны те, кто тянул назад, кто громкими фразами
пытался прикрыть свою бездеятельность и жить старыми капиталами. Красносельцев принес какие-то справки,
из которых следовало, что в связи с повышенным артериальным давлением врачи рекомендуют ему длительный
отдых. Но когда Павел Петрович предложил ему пойти в отпуск, Красносельцев отказался: он любит отдыхать в