Молодость с нами
Шрифт:
преподавателей. Трудности были неисчислимые…
— Это Павел Петрович звонил, — сказала Варя, возвращаясь. — Надо сделать несколько сложных
анализов и разных испытаний. — Она была озабочена. — Ты извини, пожалуйста, Оленька, сейчас мы
займемся. Придется тебя оставить.
— Ты одна будешь их делать, эти анализы? — спросила Оля. — Здесь почему-то никого больше нет.
— Как почему-то? — Варя сбросила свою ватную курточку и осталась в голубом свитере, который
плотно
не хочешь?
Оля вспомнила утро, свои тарелочки, оставленные на столе, яичницу, в которую она на кухне роняла
слезы и которую не захотел есть папа, — и на обломок стали с флокенами вновь капнула слеза. Оля наверно бы
расплакалась, но удержалась: она знала, что и у Вари — правда, когда Варя была еще совсем маленькая, — тоже
умерла мама.
4
Это был длинный и трудный день. Оля долго сидела в Вариной лаборатории, следила за тем, как в
специальных станках, автоматически регистрирующих степень сопротивления проб, разрывали, гнули,
скручивали, ломали стальные кусочки, как, отшлифовав некоторые из них до зеркального блеска,
рассматривали в микроскоп и фотографировали структуру испытываемого металла, как травили металл
кислотами и растворяли его в различных реактивах.
Все сотрудники лаборатории, за исключением тихого старичка с острой белой бородкой, который
производил фотографирование под микроскопом, были Вариного возраста, но обращались они к Варе, как к
старшей. Варя отвечала серьезно, две складки возникали у нее меж бровей. Оле было странно видеть это.
Только прошлой весной Варя окончила свой институт, тогда же, когда окончила свой и она, Оля, но вот Варя
уже самостоятельный человек, ее называют Варварой Игнатьевной, она что-то творит, от нее что-то зависит. А
что же Оля? Все еще в девочках, при папе и ма…
Вот и снова мокро подбородку и в сердце душно.
Оля ушла из лаборатории, побродила по заводским дворам и потом в длинных коридорах
заводоуправления не без труда отыскала дверь с табличкой: “Главный металлург”. Дверь была заперта. Оля села
напротив нее на деревянную скамейку и сидела неизвестно сколько. Кабинеты, соседние с отцовским,
постепенно пустели, в них гасли огни, их хозяева расходились по домам, все реже пробегал кто-либо мимо Оли.
Только упорно и монотонно, подобно сверчку, в дальнем конце коридора все еще стрекотала пишущая машинка.
— Вам кого, девушка? — услышала Оля над собой голос. Перед нею стоял человек в брезентовой куртке,
в брезентовых штанах, с широким поясом, на котором
руках он держал громадную связку ключей. Оля догадалась, что это пожарный, который осматривает комнаты и
проверяет, не оставил ли кто по рассеянности непогашенный окурок или включенный электрический чайник. —
Дело такое, никого нет, — говорил он.
— Я жду Павла Петровича Колосова, — ответила Оля.
— Поди, у директора он, — сказал пожарный. — Заседают.
— Почему вы так думаете?
— А у нас примета. Если вот на столе, допустим, у директора лампа горит, значит он у себя один… ну
или еще кто, двое-трое. А если люстра зажжена, точно: заседают. Сейчас по двору иду, вижу — люстра.
— А туда пройти можно?
— Чего же не пройти? До конца коридора, потом на второй этаж по лестнице, а там сами увидите —
кожаная дверь. Только зря вы к нему сегодня, к товарищу Колосову. Беда у него большая.
— Я знаю, — ответила Оля, быстро вставая со скамейки. — Спасибо вам.
Она поднялась на второй этаж, нашла кожаную дверь. Но за этой дверью была еще одна дверь, и тоже
кожаная; ее охраняла строгая седая дама в пенсне.
— Да-а… — говорила она в телефон тягучим голосом. — А кто спрашивает? Вы откуда? Его нет,
товарищ… Неизвестно. — Она положила трубку и взглянула на стоявшую у дверей Олю.
— Я ищу Павла Петровича Колосова, — поспешила объяснить Оля. — Мне сказали, что он…
— Вам правильно сказали, — перебила седая дама, — он действительно здесь, у директора. Но рабочий
день окончен, приема нет. Кто вам так поздно выдал пропуск?,
— Мне его выдали утром. Если можно, я подожду Павла Петровича у вас?
— Пожалуйста.
Оля села. Седая дама читала толстую книжку, выдвинув ее вместе с ящиком стола. По временам звонили
телефоны, седая дама слово в слово повторяла всю эту формулу: “Да-а… А кто спрашивает? Вы откуда? Его нет,
товарищ… Неизвестно”, — и опускала трубку.
Круглые часы на стене показывали десятый, когда в приемную вошла молодящаяся женщина лет сорока
пяти; волосы огненные, на шее такого же цвета лиса; на ногах белые резиновые боты; пышная, бодрая.
— Я закончила, Галочка! — воскликнула она. — Перепечатала все. Будь здорова.
Но вместо того чтобы, сказав слова прощания, уйти, она уселась на стул возле седой Галочки, раскрыла
свою громадную пятнистую сумку из шкуры нерпы и принялась перед зеркальцем красить губы, потом загибать
ресницы.
— Новость! — говорила она при этом. — Мне только что сейчас рассказали. У Ларочки ушел муж!