Молодость с нами

Кочетов Всеволод Анисимович

сквозь каменные стены, сквозь время. Это зрение далось ему долгими годами труда, многолетним опытом. Ну

что, в самом деле, она, копошащаяся в книгах, написанных вот такими людьми? Ведь он совершенно прав, она

только надергает цитат для своей диссертации. Ей стало стыдно за ту диссертацию, которую она готовилась

писать, именно писать. Она представила себе, как вынесет свою работу на суд таких вот, умудренных опытом

специалистов, а они, делая вид, что относятся к

этой диссертации всерьез, поговорят каждый по нескольку

минут, щегольнут терминами, чтобы было более наукообразно, потом меж собой посмеются: что, мол,

поделаешь, жалко цыпленочка, желторотенькая такая, раскритикуешь — расплачется, ну пусть кандидатствует,

не жалко.

— Ну, а теперь, — прервал ее горькие думы историк, — пойдемте к одному очень симпатичному

товарищу и там увидим нечто. Вам известно, конечно, — говорил он по дороге, — что основным материалом

для древней письменности было… Ну что? Пергамент! Он изготовлялся из телячьей кожи. В четырнадцатом

веке появилась бумага. Пергамент чем плох? Тем, что хотя в земле он сохраняется и хорошо, но ведь на нем

можно писать только чернилами, а чернила во влажной почве наших городов сохраниться не могут.

Следовательно, с пергаментом далеко не все в порядке. Однако есть свидетельство и того, что, кроме

пергамента, для письма употреблялся еще один интересный материал.

Историк привел Олю в помещение, где работал реставратор. На столе перед реставратором лежало

несколько берестяных трубочек, таких, какие получаются, если бересту содрать с дерева или с полена. Только

если бересту драть с дерева или с полена — она светлая, свежая. А тут она была старая, потемневшая,

потрескавшаяся.

Реставратор тщательно промыл одну из таких трубочек в горячей воде, от которой шел пар, при этом он

пояснил Оле, что в воде растворена сода, потом бережно расправил свиток и плотно зажал между двумя

толстыми стеклами.

— Итак, это девятая по счету! — сказал он, вставая.

— Так мало? — удивилась Оля. Она удивилась, потому что на раскопе видела целые вороха берестяных

свитков. Она сказала об этом историку.

— Дорогой друг! — засмеялся он. — Верно, мы нашли их тысячи. Но это были поплавки для рыбацких

сетей. По внешнему виду они ничем не отличаются от древних писем. На сотни поплавков мы находим только

один исписанный свиток. — Он кинул в рот зеленый леденчик, задумчиво посмаковал его. — Ну так, —

заговорил он другим тоном, — пока грамота номер девять подсыхает, давайте посмотрим несколько

предыдущих. — Историк взял со стола реставратора большие фотоснимки берестяных грамот, которые были

найдены ранее сегодняшних. Оля

увидела, что все они испещрены древними славянскими буквами, которые,

как ей казалось, она знала вполне прилично. — Писалось это все, — говорил историк, — на наше великое

счастье, отнюдь не чернилами, а вот такими стержнями. — Он показал острую костяную иглу. — Ну

попробуйте прочесть, — предложил он Оле. — Это грамота номер три, по форме букв и по залеганию в слоях

земли она относится к четырнадцатому веку. Кое-что тут оторвано, но прочесть можно. Читайте же!

Запинаясь, умолкая в растерянности, с непременной помощью историка, Оля принялась читать вслух:

“Поклон от Грикши к Есифу. Прислав Онанья мол… Яз ему отвечал: не рекл ми Есиф варити перевары

ни на кого. Он прислал к Федось: вари ты пив, седишь на безатьщине, не варишь жита”.

— Учтите, это первое в истории науки древнерусское частное письмо! — Историк даже снял с головы

серенькую кепочку. — Первое! Так о чем же тут речь? Видите: и прочесть трудно. Его читали коллективно. А

перевести на современный язык еще труднее. Но у нас товарищи и это сделали. “Перевары”, например. По

словарю древнерусского языка Срезневского получается, что перевара — это чан для варки меда и пива. О

безатьщине в том же словаре оказано: “Безадьщина — безатьщина — выморочное имение”. Вот изволим это

письмо понимать так: Онанья хочет, чтобы ему сварили пива, Грикша, как видим, отказывается, ссылаясь на то,

что Есиф, мол, не велел ему это делать. Тогда Онанья, которому пивка все-таки хочется, послал “к Федось”,

пусть она, или он — не сразу разберешься, какого пола Федось, — варит пиво, тем более, что Федось сидит в

выморочном имении и, согласно феодальным правам, обязана или обязан работать на того, кто приобрел такое

имение.

— Никогда бы ничего тут не поняла! — воскликнула Оля.

— Да, до этого смысла только коллективно и можно добраться. Но зато слышим настоящий, разговорный

народный язык того времени. Вот закрою глаза, вижу и слышу: спорят Онанья с Грикшей. Онанья хочет выпить.

Грикша тверд. Есиф ему запретил варить пиво для Онаньи. Возникает конфликт. Может быть, они смертельно

поссорятся впоследствии. Да, вижу их, слышу их, наших щуров и пращуров. Общаюсь с ними. Великая сила —

грамотность. Да здравствует она, и да здравствуют те великие выдумщики, которые придумали такой

долговечный способ письма! А вы можете себе представить, что будет, если мы на подобных свитках найдем

еще и древние повести, стихи, научные трактаты? Если мы найдем мемуары, записки бывалых людей,