Молодость с нами
Шрифт:
образование, ее поставили отметчицей… Лишь после трех лет работы на заводе Олина мать пошла в институт.
Все знают, всем известно, что подавляющее большинство людей того поколения, к которому
принадлежали они, родители Оли, шли на командные посты в промышленность, в науку, на руководство
партийными и советскими учреждениями, на руководство страной — через заводские цехи, через колхозные
поля, затем через рабфаки, комвузы и лишь в зрелом возрасте преодолевали
мамы с папами привели их к этому, а сама жизнь, и свое высшее образование они начинали с изучения жизни,
живой действительности различных сторон человеческого общества.
Когда Павел Петрович возвратился к себе в кабинет от Серафимы Антоновны, Вера Михайловна сказала,
чтобы он взял трубку, ему звонят из горкома.
— Товарищ Савватеев просит вас немедленно приехать к нему, — сказал в трубке строгий женский голос.
— Пропуск будет спущен.
Когда Павел Петрович вошел в кабинет к секретарю горкома Савватееву, там сидел Мелентьев.
— Присаживайся, товарищ Колосов, — сказал Савватеев и через стол протянул руку Павлу Петровичу. —
Вот ведь дело какое, — заговорил он после того, как Павел Петрович опустился в холодное кожаное кресло
напротив Мелентьева. — Нехорошее дело-то, а? Не к лицу старым коммунистам заниматься бытовым раз-
ложением.
Павел Петрович почувствовал, что краснеет. Он краснел от предчувствия чего-то отвратительного и
постыдного, недаром тут оказался этот Мелентьев, с которым, не умея скрывать свою антипатию, Павел
Петрович старался встречаться как можно реже. Он краснел и страшился своего состояния, думая, что эти два
человека истолкуют его так, как им заблагорассудится.
— Что это все значит? — спросил он, неизвестно для чего вынимая платок и неизвестно зачем
старательно вытирая левый глаз.
— Так ведь об этом весь твой институт говорит, — сказал Савватеев.
— О чем? — почти крикнул Павел Петрович.
— Не прикидывайся мальчиком, товарищ Колосов, — еще более, чем всегда, зловеще сказал Мелентьев.
— В чем дело? — Павел Петрович возмутился. — Почему со мной разговаривают как с преступником?
— Преступник ты, может быть, еще и не преступник. Против закона тут не так уж у тебя много, —
заговорил Савватеев. — А против партийной этики — немалые проступки. Вон товарищ Мелентьев говорит, что
ты от партийной организации, от общественности оторвался. Он хотел было все это сказать тебе лично, да
секретарь партийной организации в кабинет к директору неделями не может проникнуть.
— Он лжет, ваш товарищ Мелентьев! — твердо сказал Павел Петрович, полагая, что за тем его сюда и
пригласили,
любую минуту! Его ни разу никто не задерживал перед моими дверями. Он сам перестал ходить, видя — я этого
не намерен скрывать, — что я не очень люблю такие формы отношений с людьми, какие он культивирует в
институте: нашим и вашим, лавирование между трудностями, а не преодоление их.
— Вот, вот, — сказал Савватеев, — и получается, что секретарь партийного бюро может встретиться с
директором только в кабинете секретаря горкома. Но это еще не главное. Главное, из-за чего я пригласил тебя,
товарищ Колосов, это то, что своим поведением ты разлагаешь коллектив института. Или ты эту интрижку
брось, или оформи ее законно, или мы будем принимать меры.
— Ничего не понимаю… — Павел Петрович был ошеломлен.
— Весь институт говорит о том, что некая Стрельцова — твоя любовница, что ты самолично перевел ее с
завода в институт, поближе к себе, и устроил на такое место, которое полагается кандидату наук…
Павел Петрович ощутил холод в сердце, его будто бы ударили поленом по голове, он едва слышал, что
дальше говорил Савватеев, он почти не слышал этих слов: “По-семейному, прямо на квартире, даешь ей отпуск,
возишь ее кататься на институтской машине. Хоть бы дочки-то постеснялся. Подумал бы, какое на нее, на
комсомолку, произведет это впечатление!”
— Кто этот подлец? Кто это все натворил? — едва сдерживая себя, сказал Павел Петрович. — Мерзавец
он, скотина, сволочь! — Ударив изо всей силы рукой о столик, который отделял его от Мелентьева, он закричал:
— Почему вы мне об этом раньше не сказали, партийный вождь института? Почему вы позволили сплетне
разойтись по всему институту? Вы интриган, нечестный, человек!
Все трое поднялись на ноги.
— Вы позволяете меня оскорблять? — обратился к Савватееву побелевший, как мертвец, Мелентьев.
Савватеев говорил какие-то неопределенные слова. Ярость, гнев, возмущение Павла Петровича его
обезоружили. Он растерялся.
— Я подам официальное заявление в горком и в обком! — продолжал Мелентьев.
— Подавайте, буду рад, — сказал Павел Петрович. — Пусть все это услышат члены бюро обкома. Пусть
они увидят, до каких низов может упасть человек! Это я о вас говорю. А вы, товарищ Савватеев, знайте: все, что
тут было сказано о Стрельцовой, — мерзкая, грязная ложь, клевета, гадость!
— Напиши тогда объяснение, — сказал Савватеев, приходя понемногу в себя.