Молодой Сталин
Шрифт:
Ленин, видя, что эсдеки в России терпят крах, попробовал в последний раз помириться с меньшевиками. Сталин – наполовину примиренец, наполовину ленинец – согласился с этим. Когда из обхаживания меньшевиков ничего не вышло, Ленин вернулся к привычному состоянию яростной вражды.
Сосо “в бобровой шапке” председательствовал на тайных собраниях семерых ссыльных. Собрания проходили на голубятне. Он “заразительно смеялся своим изумительным горным голосом, – вспоминает Иван Голубев. – <…> Но не выносил подхалимов”. Однажды он признался: “Мы до самой революции будем нелегальными, чтобы стать легальным, надо спуститься до обывателя”. А Сталин не хотел быть “обывателем”. Среди обывателей никто не пожелал бы терпеть его странности, но в революционном подполье (и позже в окружении советского лидера, где царили идиосинкразия, паранойя, скрытность) эти странности превращались в добродетели “рыцаря Грааля”.
“У нас здесь душно без дела, буквально задыхаюсь”, –
Об этой вспышке скоро узнал Ленин. Он был недоволен. В то время он руководил партийной школой в Лонжюмо, под Парижем. В эту школу он пригласил Орджоникидзе, и Серго там расхваливал своего друга Сталина. Однажды Ленин и Серго гуляли по бульвару.
– Вам, Серго, знакомо выражение “заграничная буря в стакане воды”?
– Владимир Ильич, – ответил Серго, понявший, что Ленин каким-то образом проведал о письме Сталина, – Коба наш товарищ! Меня с ним многое связывает.
– Как же, знаю, – сказал Ленин. – У меня самого хорошие воспоминания о нем… Только революция еще не победила и не дала нам права ставить над интересами дела личные симпатии… Говорите, “Коба наш товарищ”, дескать, большевик, не перемахнет. А что непоследователен, на это закрываете глаза? Нигилистические шуточки о “буре в стакане” выдают незрелость Кобы как марксиста.
Ленин послал Сталину предупредительный сигнал – но вскоре простил “кавказца Сосо”. Через некоторое время меньшевик Уратадзе рассказал Ленину о том, как Сталина исключили из партии в Баку. Ленин только посмеялся: “Не стоит придавать большое значение таким вещам”. Тогда Уратадзе рассказал о сталинской жестокости, участии в разбое. “Именно такой человек мне и нужен”, – ответил Ленин.
В Сольвычегодск прислали деньги на побег – семьдесят рублей. Но эти деньги у Сталина почти сразу украли. Их послали переводом в Вологду ссыльному студенту по фамилии Иванян. Передавать деньги через третье лицо – вполне обычная практика тех лет: в противном случае получатель потерял бы казенное содержание. Но всегда был риск, что деньги украдут.
Где-то в январе-феврале Сталин сообщил, что ему необходимо посетить врача. Это был повод попасть в главный город губернии. Он собирался зайти к Иваняну, забрать деньги и уехать поездом в Петербург. Но у студента были другие планы. Когда Сталин добрался до Вологды, Иванян отправил его к другому ссыльному – графу Алексею Дорреру. Как писал Сталин, “денег этих мне не передал т. Иванян, а показал лишь телеграмму о присылке для меня указанной суммы (в телеграмме было вытравлено несколько слов), причем т. Иванян не мог объяснить ни “пропажу” денег, ни факт вытравления из телеграммы нескольких слов”.
По некоторым сведениям, пропажа денег не остановила Сосо, и он все равно сел на поезд до Петербурга. Промотавшись весь день по городу, он набрел на аптеку, над которой висела фамилия хозяина-грузина – Лордкипанидзе. Он зашел и признался, что бежал из ссылки. Аптекарь пожалел земляка, укрыл его у себя и накормил. Сталина всегда поражало, что ему помогают совершенно незнакомые люди.
Но тем не менее, вне себя от ярости, он был вынужден вернуться в Сольвычегодск. Он не забыл Иваняна и со смехом вспоминал, как один “бандит украл эти деньги, и у этого негодяя, которого я встретил после революции, хватило наглости попросить меня о помощи”. Если Иванян действительно украл деньги у Сталина, это был фантастически смелый поступок – и крайне безрассудный. В 1937 году он был расстрелян. До самой гибели он отрицал факт кражи [140] .
140
В начале 1920-х Иванян имел несчастье буквально столкнуться со Сталиным в Москве и, судя по всему, попросил его о помощи. 7 июня 1926 года Сталин, уже главный из советских вождей, ответил на запрос об Иваняне, который тогда работал в Народном комиссариате внешней торговле. “Довожу до Вашего сведения согласно Вашей просьбе о некоторых необходимых Вам фактах…” – писал Сталин, по привычке нумеруя эти факты. В пункте 6 значилось: “Впоследствии, приехав за границу, в ЦК я получил все документы, говорящие о том, что действительно было послано для меня… 70 рублей”. Иваняна исключили из партии, но восстановили, после того как за него вступились старые большевики. Когда начался сталинский Террор, глава Закавказья и будущий глава НКВД Берия преследовал Иваняна. Иванян в отчаянии писал Орджоникидзе: “Присвоение мною 70 рублей у т. Сталина категорически отрицаю… Очень прошу Вас по прочтении [моего письма] ознакомить с его содержанием т. Сталина…” По иронии судьбы, его сослали в Вологду, затем перевезли в Тбилиси и там казнили.
“Я тоже иногда выпиваю”, – лаконично признавалась Серафима Хорошенина. Возможно, именно после запоя, последовавшего за неудачным побегом, Сталин решил узаконить отношения с ней. В феврале они с Серафимой Хорошениной прописались вместе в доме Кузаковой – это был своего рода гражданский брак (в православной империи законным был только брак, освященный церковью). Этот союз совершенно забыт сталинскими биографами.
Медовый месяц длился недолго: “Согласно предписания г-на вологодского губернатора… Серафима Васильевна Хорошенина 23 сего февраля отправлена… в г. Никольск для отбывания дальнейшего срока”. Таковы были капризы самодержавия: ей даже не дали попрощаться с сожителем. Она оставила Сталину прощальную открытку. Перефразируя Уайльда, потерять невесту почти в день свадьбы – несчастье, но потерять молодую “жену” через неделю – скорее уже беспечность. Об этом неожиданном союзе судачили многие, на него смотрели как на “полубрак”: большевик А. П. Смирнов не стесняясь написал Сталину: “О тебе слышал, что еще раз поженился”.
Едва Серафима освободила сталинскую постель, ее место заняла его хозяйка – Мария Кузакова.
“Иосиф Виссарионович произвел на меня хорошее впечатление, – вспоминает она. – Говорил он тихо, ласково. Одет он был не по-зимнему: в осеннем пальто и фетровой шляпе”. “Я… видела, что Иосиф Виссарионович, задумчивый, сосредоточенный, ходит по комнате, часто пишет”. Однажды она спросила, сколько ему лет.
– А сколько вы дадите? – отвечал он.
– Лет сорок, пожалуй, будет.
– Нет, только двадцать девять лет, – засмеялся Сталин.
Муж Кузаковой погиб на русско-японской войне, оставив ей троих детей-сорванцов. Иногда они поднимали такой галдеж, что он с улыбкой открывал дверь и пел вместе с ними, вспоминала Кузакова. Трудно поверить, что Сосо мог вести себя так кротко, но Мария полюбила его, с удовольствием слушала рассказы о семинарии.
Береговой Петушок, возможно прослышав о том, что Сталин готовится к побегу, стал часто обыскивать его комнату. Кузакову это выводило из себя. Полицейские стучали в окна среди ночи и будили детей – они хныкали, а Сталин смотрел на обыск в полном спокойствии. У него конфисковали письма Серафимы, в том числе прощальную открытку. Он все равно приходил на пикники и вечеринки, где обсуждал с товарищами по ссылке политику. Это раздражало Цивилева, но Сталин ему отомстил. “Т. Сталин тут же при всех гуляющих… так отругал его, что исправник боялся показываться ему на глаза, при встрече убегал, а т. Сталин пускал какую-нибудь острую сатиру”, – рассказывает Голубев. Кузакова подтверждает: “Я никогда не видела, чтобы полиция так боялась одного человека”.
Сталин уже почти отбыл свой двухлетний срок, и смысла бежать не было, несмотря на всю “духоту”. Он до того скучал, что пошел в местный театр, за что его оштрафовали на двадцать пять копеек. Другим утешением, видимо, была Мария Кузакова. Когда он уезжал, она, судя по всему, была беременна от него. По словам родных Кузаковой, она сообщила ему, что ждет ребенка. Он сказал, что не может на ней жениться, но пообещал присылать деньги – разумеется, обещания не исполнил.
25 мая Береговой Петушок арестовал Сталина за посещение собрания революционеров и приговорил к трем днем заключения в местной тюрьме. Но срок ссылки Сосо наконец вышел. Когда 26 июня его отпустили из тюрьмы, он даже не попрощался со своей беременной хозяйкой. “Когда я пришла домой, на столе нашла деньги за квартиру, а тов. Сталина и его вещей не было”. Поэтому-то местные девушки так неохотно заводили романы со ссыльными: любовники имели обыкновение внезапно исчезать [141] .
141
После отъезда Сталина у Кузаковой родился сын Константин. В годы сталинской власти Кузакова написала воспоминания, где, разумеется, не упоминала об их романе. Но, судя по всему, Константин был сыном Сталина. Дата в свидетельстве о рождении не совпадает, но, как мы знаем по путанице с датами рождения Якова Джугашвили и самого Сталина, в таких документах часто ставили более раннее или более позднее число. В любом случае в то время незаконные рождения регистрировались нечасто, особенно в маленьких городках вдали от Петербурга. Сосо никогда не выражал желания встретиться с сыном, но позднее его пригласили в Москву (что довольно необычно); Константин получил престижную работу в аппарате ЦК и избежал репрессий. Мария подтверждала версию отцовства, сам Сталин принял молчаливое участие в дальнейшей карьере Константина, Надежде Аллилуевой было известно о романе мужа с Кузаковой. Вероятнее всего, диктатор знал, что Константин – его сын. См. также эпилог.