Монах
Шрифт:
Анатолий Петрович подошел к окну, посмотрел вниз, и, повернувшись, на одном дыхании рассказал о последних событиях. Саша слушал внимательно.
– И меня могут судить? – спросил он.
– Не могут, а обязательно будут.
– И дадут срок?
– Возможно, условный. Но судимость-то останется.
– Но я же не виноват! За технику безопасности отвечают другие люди!
– Ты прав. Но экспертное заключение по смертельным случаям делает технический инспектор, и как он напишет, такое решение и примет суд.
– И по-другому не бывает?
– Увы, не бывает.
– Но
– Их не будут спрашивать.
– Но мы-то живые! Мы можем сделать опрос?
– Можем, но это – борьба, и итог ее в принципе неизвестен.
– Но в тресте есть юристы, целый отдел по охране труда, они что, тоже будут стоять в стороне?
– Я уверен, что и в нашем тресте мы не найдем помощников. Они согласились с предварительными результатами, и больше ничего делать не будут. Нам самим нужно спасаться, Саша. Я разговаривал с нашим военкомом, и попросил забрать тебя в армию. Причем немедленно. Ты как к этому относишься?
– Нормально отношусь. Но призыв уже закончился, а до весны далеко. К тому времени я уже на нарах сидеть буду.
– Ну, ты страхов-то не нагоняй. Такое случается на стройке. В прошлом году четыре смертельных случая, и никто на нары не сел. Да, будет судимость. Она закроет тебе карьеру. В партию не примут, в должности не повысят. Так и будешь мастером вкалывать до пенсии. Я тебя спрашиваю, пойдешь в армию, если на следующей неделе повестка придет?
– Конечно, пойду. Косить от армии я никогда не собирался, так и так весной идти. В Афган только не хочется.
– И в Афгане кому-то надо служить.
– Там не служат, там воюют.
– Значит, воевать будешь.
Саша впервые за вечер улыбнулся.
– Спасибо, Анатолий Петрович. Наверно, вы правы, это единственный выход. И все-таки я не вижу своей вины…
Однако Анатолий Петрович не стал обсуждать детали, и заторопился к выходу.
– С завтрашнего дня, Саша, твое место в конторе.
– А что я там делать буду?
– Завтра все расскажу.
Утром Анатолий Петрович увидел Сашу у дверей своего кабинета.
– Я по привычке. На объектах все начинается на час раньше, – словно оправдываясь, сказал Саша.
– Было бы хуже, если бы ты опоздал.
Они вошли в кабинет.
– Садись, сейчас кофейку сварю. Ты не отказывайся, такое удовольствие будет не каждый день. Место твое – в производственном отделе, мои поручения будешь выполнять.
– Какие?
– Какие будут. Главная твоя задача – ждать повестку из военкомата.
– А вдруг она не придет?
– Придет. Это моя проблема.
Повестку в армию Саша Петров получил за неделю до Нового года. Он позвонил вечером из общежития и радостно закричал в трубку:
– Анатолий Петрович, она пришла! Что мне теперь делать?
– Кто пришла?
– Повестка!
– О, господи, извини, в голове все перемешалось. Завтра с утра – ко мне.
Утром Анатолий Петрович вызвал к себе начальника отдела кадров, и, передавая ему повестку, сказал:
– Леонид Васильевич, нужно срочно подготовить приказ об увольнении Александра Петрова.
Старый опытный кадровик, немного помолчав, не глядя ни на кого из сидящих в кабинете, тихо, но твердо сказал:
– Я приказ готовить не буду.
– Почему?
– Андрей Федорович перед командировкой дал мне указание: приказы на увольнения и премии временно приостановить.
– Но это же уважительная причина! Человека в армию забирают!
– Анатолий Петрович, вы временно исполняете обязанности начальника, а я ему подчиняюсь постоянно.
Анатолий Петрович с искренним удивлением смотрел на начальника отдела кадров. Бывший военный, пенсионер, тихий, неприметный, всегда вежливый, он открылся еще одной чертой характера, а может, она была в нем всегда, только редко проявлялась. Приказ старшего по званию для него – закон.
В кабинете повисла тишина. За окном гудели машины, Анатолий Петрович встал, подошел к окну: все было, как обычно, грейдер чистил снег, позади собралась колонна машин, самые нетерпеливые начали сигналить.
– Саша, выйди, на минутку.
Саша вышел за дверь.
– Леонид Васильевич, если Петров не уйдет в армию, его будут судить. Ни за что, ни про что.
– Не надо меня уговаривать. Если я не выполню указания, с работой можно проститься. А кому я нужен со своими болячками?
– А может быть, так сделаем: я подготовлю приказ, отдам в бухгалтерию, а вы отдадите мне трудовую книжку Петрова, где я сделаю запись.
Кадровик повернулся и молча вышел из комнаты. Во второй половине дня из Москвы позвонил Андрей Федорович. Этого следовало ожидать. Сразу, без подготовки, на повышенных тонах начал разговор.
– Ты чего там дуришь? Какие увольнения? Начальника из себя строишь?
– Андрей Федорович, повестка из военкомата, Петрова в армию забирают.
– Засунь себе эту повестку в задницу. Без меня – никаких приказов. Слышишь?
– Слышу. Придется мне уволить Петрова без твоего согласия.
На другом конце было молчание. Анатолий Петрович подумал, что разговор закончился, и связь прервалась, как вдруг, из трубки стали вылетать фразы, полные угроз. Такого тона и таких слов, как сейчас, он не слышал от своего начальника никогда.
– Слушай меня внимательно, Петрович, и мотай на ус. Ни увольнять, ни принимать на работу ты не будешь. Я запрещаю. Если ты все-таки сделаешь это, ни одной минуты я работать с тобой не буду. Выбирай: быть хорошим перед мальчишкой, или вылететь с работы за нарушение техники безопасности и смертельный случай. А может, и под суд пойдешь, чтобы неповадно было другим. Все понял?
Анатолий Петрович положил трубку, сел за стол и задумался.
Не тон разговора поразил его, а что-то другое. И у него случались разносы, когда он «слетал с катушек», проводя совещания на объектах. Но это было от отчаяния, от безысходности, когда уже всем ясно, что кроме крика тут ничего не поделать. Обидные слова он пускал в ход больше для острастки, как профилактику. А здесь другое: пренебрежение, вседозволенность, унижение своего коллеги, с которым работают уже несколько лет вместе. Сказанные сейчас слова – как пощечины.