Монастырь призрачных шахидов

Илона Волынская, Кирилл Кащеев

Хроники провинциальной инквизиции

Монастырь призрачных шахидов

Мистико-краеведческий боевик

– Eh bien, mon prince, Genes et Lucgues…

Роман шарахнулся почти в ужасе. Если дальше он услышит «…ne sont plus que des apanages de la famille Buonaparte»*, то, положительно, кто-то здесь сошел с ума. Хорошо, если он сам. А если рехнулись как раз все эти дамы в пышных кринолинах и с россыпями бриллиантов на густо набеленных плечах, дамы в классических «татьянках» и с драгоценными аграфами в волосах, кавалеры в мундирах и пудренных париках, кавалеры в черных фраках, и среди них – вполне непринужденная компания отвязных

парней в джинсах и грубых свитерах? Нет, новогодняя ночь, маскарад, костюмы разных эпох – нормально. Дорого, громоздко, экзотично, но… нормально. И даже то, что наряды не театральная подделка из марли, сатина и стразов, а подлинный бархат, шелка и кружева и совершенно настоящие золото и драгоценности – тоже бывает. Может, все присутствующие – ну очень богатые люди, способные выкинуть пару-тройку тысяч баксов на маскарадный костюмчик. Но вот то, что в новогоднюю ночь все эти шелка струятся, перья колыхаются, а бриллианты сверкают в столовке старого доброго пансионата Новомосковского молокозавода, на фоне стареньких пластиковых панно с советско-украинскими фольклорными мотивами – это уже чистый сюр! Судя по перекошенным физиономиям корпулентных тетех из обслуги, для них сие изысканное общество тоже было изрядным сюрпризом. Роман с болезненным любопытством наблюдал, как та самая дама, что с mon prince и Генуей и Луккой, и впрямь похожая на толстовскую Анну Павловну Шерер, захлопывает веер страусовых перьев и тычет погнутой алюминиевой вилкой в щербатую тарелку, и твердо понял – он в дурдоме. Большом таком, коллективном.

– Ну и як сэбэ зараз почуваешь? – поинтересовалась Янка и подставила мутноватый граненый стакан под густо-пенную струю настоящего французского шампанского.

Роман еще разок поглядел, как прикрываясь веером от капающей сметаны, дама обкусывает с вилки склизкий вареник, и честно ответил:

– А ты знаешь, хорошо! Вот совсем хорошо!

Днем раньше

Роман жадно поглядел на водку в пластиковом стакане. Почему-то здесь, на старом Сурско-Литовском кладбище всегда было холодней, чем в городе. Можно было бы повздыхать на тему ледяных могильных плит, вышло бы пошло, но факт остался фактом – здесь холоднее.

На могиле, возле которой переминался Роман, плиты еще не было. Только составленные шалашиком венки над свежим земляным холмиком. Облаченная в черное Танечка убирала стылые от мороза цветы. Вот она развязала нитки на свежих букетах и принялась заново покрывать цветами весь холмик. Роман снова глянул на водку, потом украдкой покосился на часы. Холод, зябко дерущий тело под слишком тонкой курткой, мучительное желание хлебнуть и согреться, и стыдливая неловкость за свою бесчувственность перед лицом Танечкиного горя.

Пока еще надо было утрясать, согласовывать и организовывать, Роман чувствовал себя на месте. Он добивался, чтобы в морге, наконец, отдали тело Павла, и ругался с ментами, которое все надеялись, что их эксперты вытрясут из мертвеца хоть какую-то информацию об убийце. Могильщики, гроб, катафалк и поиски «родственной могилки» на закрытом Сурско-Литовском кладбище. Роман задался целью похоронить Павла именно здесь, а не на официально функционирующем Игреньском. С Танечкой все было ясно – она станет ездить на могилу мужа, ездить истово, не пропуская ни одной даты и еще просто так, на свидания. Так пусть уж лучше ездит сюда, где относительно спокойно, доступно и безопасно, чем на утыканный редкими железными крестами дальний пустырь, путь к которому лежит мимо корпусов городского сумасшедшего дома. Покаталась бы туда Танечка с полгода и уже никуда и ездить бы не пришлось, тут же, в Игреньской психушке, навсегда и пристроилась.

Танечка поправила венки, добиваясь ей одной ведомого совершенства, и отошла в сторону, внимательно разглядывая дело рук своих. Роман торопливо сунул ей стаканчик с водкой.

– Родителей его ждать будем? – никого ему не хотелось ждать, но он должен был спросить – вот и спросил.

Танечка

покачала головой:

– Они уехали. Сразу после похорон. Они… хорошие люди. Просто… - она помолчала, - Для них Павел уже не совсем их сын. Он – мой муж. Они мне его… ну, отдали, и их обязанности закончились. Нет, им очень больно! Но… они переживут. А я… Ромка, как же мне теперь? – и она тихо, привычно заплакала.

Роман обхватил ладонью ее ледяные пальцы, сжимающие стаканчик и заставил поднести водку ко рту. Больше всего ему хотелось уйти. Сейчас, когда делать уже ничего не нужно, рядом с Танечкой должен быть человек, способный разделить ее горе. А не он, со спокойным цинизмом прикинувший, что материальное положение Танечки не ухудшится. Не Павел был кормильцем семьи, наоборот, талантливая Танечка содержала своего неудачника-мужа. Станет по-прежнему декорировать кафе и ночные клубы, пропадать целыми днями на работе и единственное, что изменится в ее жизни – возвращения. В роскошную, ей самой отделанную сталинку, где навстречу теперь будет выбегать лишь подслеповатый пудель с несносным характером. Впрочем, разница невелика, по большом счету Павел тоже был вроде пуделя. Домашний любимец, предмет неустанных забот.

Роман смущенно, словно она могла подслушать его мысли, покосился на Танечку. Залпом хлебнул водку, чувствуя как горячее тепло разливается в желудке, скомкал стаканчик и решительно потянул Танечку за рукав:

– Пойдем!

– Да-да, - кивнула она, не отрывая глаз от могилы, - Сейчас пойдем. Еще минуточку.

Но Роман уже взял ее под руку и повел по усыпанной гравием дорожке. Танечка неохотно шла, поминутно оглядываясь и норовя остановиться.

Они выбрались на центральную аллею. Танечка молчала, Роман рассеяно скользил взглядом по тянущимся вдоль аллеи обелискам. Солидный гранит, темный и бежевый, старая городская элита – военные, конструктора ракетного завода, профессура - и вклинившиеся обелиски «новых», такие же респектабельно-неброские, только вдвое выше. А вот что-то знакомое…

Роман торопливо отвел глаза от массивной гранитной стелы. Все-таки он действительно циник. Конечно же, скорбящие родственники владельца ресторана «Чарли» не имели в виду ничего плохого. Они просто хотели напомнить прохожим, кто же он такой, этот молодой еще мужик, глядящий на них из черного гранита, и что он оставил после себя. И все же выбитый на обелиске логотип ресторана имел недвусмысленно рекламный вид.

Роман вывел Танечку за ограду и нетерпеливо огляделся. Зимой автобус сюда не ходил, а частники, подрабатывающие «кладбищенским» извозом, не делают порожних рейсов. Они появятся лишь когда на том конце трассы подвернутся пассажиры, едущие на кладбище, и заберут тех, кто уже возвращается. Надо было просто заказать такси, но безучастная Танечка доверила всю инициативу Роману, а для него сейчас потратиться на машину было просто немыслимо, невозможно. И просить денег у Танечки – тоже немыслимо. Так что мерзли у могилки, теперь померзнем тут.

Танечка судорожно передернула плечами и огляделась, словно внезапно проснувшийся ребенок.

– Холодно, - пожаловалась она, и непослушными пальцами потянула из сумки мобильник, - Я такси вызову. Чего мы сразу так не сделали?

Роман в ответ лишь неопределенно хмыкнул и повеселевшим голосом заявил:

– Выкинешь меня возле маршруток.

– А ты… Ты разве со мной не поедешь? Дома, одна… Не могу! – Танечка глядела на него несчастными, бесконечно молящими глазами, но Роман, преодолевая неловкость, покачал головой:

– Мне в университет надо. Обязательно.

– Да, конечно. Извини, я не должна тебя задерживать, у тебя свои дела есть. Спасибо тебе, ты так много сделал для меня. И для Павла тоже.

От ее благодарности становилось только хуже. Ну не рассказывать же ей, почему во что бы то ни стало он должен явиться в университет. Что ей, с ее горем, его проблемы.

– Позвони кому-нибудь, - морщась от неловкости предложил он, но Танечка только покачала головой, обреченными глазами глядя на подъезжающее такси.