Монастырские утехи
Шрифт:
принялся сооружать псу укрытие от мороза: сбил доски, построил конуру, выстлал её сеном.
— Будешь здесь спать по-царски, Чабанила,— сказал, кончив работу, хозяин, подталкивая
пса в будку.
Но загнать его туда пришлось почти силком. Пёс не желал оставаться в будке ни минуты. Он
выходил на снег и никакими силами не хотел примириться с этой давившей его крышкой...
Утром хозяин снова нашёл его на галерее. Он свернулся калачиком у дверей.
— С твоей косматой сарикой
И хозяин оставил его в покое.
Но пёс чах и мрачнел. Чтобы развлечь Чабанилу, хозяин взял его на рождество с собою в
церковь. Когда вышли со службы, то началась потасовка на снегу, собака и ягнята кувыркались
друг через друга, а люди глядели и радовались. Чабанила потерял всякую серьёзность: он
шалил хуже несмышленого дитяти.
Тогда учитель собрал учеников и сказал им так:
— Дети, Чабанила без вас скучает, он всё время по вас тоскует. Я предлагаю — заходите каждый
день за ним в школу.
— Но, господин учитель, мы пойдем колядовать.
— Тем лучше, возьмите и его с собой, он будет сопровождать вас, когда будете ходить с сорковой [16]
и с плужком... Он везде вам будет охраной и товарищем.
Ребята радостно зашумели и даже стали подбрасывать в воздух свои кэчулы — к великому
удовольствию Чабанилы, который подпрыгивал, чтобы поймать их.
Так собака ходила в стайке колядующих; им подавали бублики, орехи и кренделя. Чабанилу
16
Соркова — веточка, украшенная искусственными цветами.
особенно веселил медный колокольчик, под звяканье которого его ягнята бродили по загонам.
Он поднимался на задние лапы и просил, чтобы ему дали понюхать колокольчик. У
колокольчика был хороший запах, и Чабанила его слегка лизнул. Он понюхал также веточку
сорковы, но она ему не понравилась, у цветов не было запаха гор. Их дух напоминал книги,
которые дети несли под мышками, когда приходили в школу.
На крещение он тоже был вместе со всем стадом. Правда, в церковь не входил. Но шёл с
процессией до самой реки, в которую погружали крест. Ну и помучился он потом, собирая
своих ягнят, которые не могли вскарабкаться по обледенелому склону! Пришлось помогать и
пастуху-учителю.
Вторая половина зимы была снежная, с глубокими — до пояса — сугробами. Чертенята
зарывались в них, а потом звали его их искать. Он храбро входил в пушистый сугроб, скреб
лапами, разгребал снег, хватал ягнят зубами за зипуны и вытаскивал наружу ко всеобщей
радости.
Теперь темнело
Но прошла и зима. Пасха осветила деревню, принарядившуюся и побеленную по случаю
праздника. На каникулы ребята приходили по вечерам брать его ко всенощной, а днем — в
поле, где они играли на траве. Они собирали цветы, делали букеты и отдавали их собаке.
Чабанила брал их в зубы и так ходил некоторое время, чтобы доставить ребятам удовольствие.
Утомившись, они все садились на траву, и тогда Чабанила был господином учителем. Он сидел
и выслушивал их. Один за другим проходили они перед ним и читали ему стихи, а то и
отвечали уроки. Если кто-нибудь ошибался или путался, другие подавали собаке знак, и та
ставила ему плохую отметку, то бишь ставила его на четвереньки и валяла по траве. Все
смеялись, а пёс вилял хвостом.
На святого Георгия один мальчик принес с собою пару ягнят. Чабанила долго и старательно
обнюхивал их. Запах настоящей овцы всколыхнул в нем глубокие воспоминания и уснувшую
тоску, приведшую его в смятение. А тут ещё ветер с лугов, синее, как в горах, небо и
дурманящие запахи земли — они волновали его и не давали покоя.
Но он был всё тот же сторожевой пёс, верный стаду человеческих ягнят и в особенности их
чабану. Однако он просыпался по ночам, вскакивал, выходил во двор, вглядывался в темноту,
нюхал ветер и, полный пугающего беспокойства и странных предчувствий, не мог больше
заснуть. Он ждал... Ждал чего-то, что придёт и нарушит обычную череду дней... В нём
теплилась искра неведомой надежды, и в ней тлели воспоминания и чувства, которые он
сохранил до сих пор.
Однажды на заре померещился ему звон колокольчика. Он напряг слух... Звук нёсся издалека, с
равнины, и поднимался вверх. Волна ветра стёрла его. Чабанила лег; земля не поделилась с ним
известием. Он снова встал и насторожился... Он до боли напряг слух и сквозь хрусталь воздуха,
разбуженного первыми вспышками света, услышал доносившийся точно из бездонной глуби
леса серебряный голос колокольчика, болтавшегося на шее Флорина, гордого племенного барана,
с которым у него были старые счёты. Он застыл, весь обратившись в слух: мало-помалу он
различил и другие колокольчики — тот, который висел на чудесной овце, единственной, что
ушла от волка, и колокольчик пузатого вислоухого Фолти, тащившего его на спине, когда ноги
его уж не держали. Подождал ещё немного... Лай. Это лай Лэбуша, вожака собак их стада... И
он уж не сомневался, не медлил больше... Это была правда!.. То обманное логово, где он