Монастырские
Шрифт:
Священник замолчал.
– А кто этот, Агапов?
– Так… – священник перекрестился. – Царство ему небесное!
После паузы продолжил:
– Горло чекисту перегрызла.
– А сама что? Выжила?
– Нет. Куда там…
– А теперь что?
– А теперь вроде от меня отстали. Убивать, насколько понимаю, передумали. Один знающий человек шепнул: причиной тому – интерес зарубежной прессы к неудачному на меня покушению, да ещё с двумя трупами чекистов. Решили избавиться от меня иным путём. Собираются на Север отправить. Я потому и пришёл к тебе. Не за себя просить хочу (я-то – ладно), а за семью. Сыновья, жена… Чтобы их не трогали.
– Ну, может, эта информация ошибочная, и всё
– Да нет. Это всё именно так.
– Надо подумать…
– Думать особо и некогда.
– А что ты мне предлагаешь? Ты хочешь, чтобы я пожертвовал своими домочадцами, чтобы потом и меня отправили вслед за тобою куда-нибудь на Соловки?
– Да, да, понимаю… Брат… Прости… Просто я подумал, твой партийный авторитет высок, тебе опасаться нечего.
– Да не называй ты меня братом, не надо! – Богдан Сергеевич вдруг рассердился. От волнения у него перехватило голос. В этих стенах из уст священника – «брат»! – Ну какой я тебе брат. Впервые вижу.
Он поднялся. Священник тоже встал.
– В общем, так. Давай этот разговор закончим. И больше ко мне не приходи.
– Понимаю. Прости. До свидания тогда.
– Прощай.
– Храни тебя Бог. Я был рад тебя увидеть, Богдан. Живы будем – не забудем друг друга. А я со своей стороны, если что случится, всегда буду тебе рад помочь.
2 часть романа
Вера Монастырская
Глава 1: Дни лукавы…
Пролог
Вместе с ночью приходила смерть.
Засыпая, Вера вспоминала о том, что на свете существует помимо жизни ещё и смерть, и потом проваливалась в эту самую смерть.
А утром случалось воскресение тела и души, и возникала сквозь пелену рассветных брызг очередная встреча с новой жизнью.
В отличие от жизни смерть всегда была одинаковой – молчаливой, чёрной. Внутри неё не требовались ни глаза, ни уши. Там царили слепота и глухота. Если не считать миражей. «Каждую ночь у человека отнимается Жизнь и вместо неё приходит Смерть. Приходит, проникает в тело и душу, а потом уходит. Но ведь когда-то она придёт и – не уйдёт. Почему ни один человек в мире не умеет договариваться со Смертью?» – размышляла Вера.
Когда она вдумывалась в это самое вечное, мёртвое, холодное, в это самое «навсегда», ей становилось так страшно, её охватывал такой ужас… о, не было сил терпеть.
Не думать о смерти Вера не умела. Вопрос о ней был главным. В любое время жизни.
В детстве эти мысли приходили внезапно, когда Веру укладывали спать, а в квартире наступала тишина. Иногда из-за двери доносились шаги родителей, шёпот, но мысли о смерти очень быстро поглощали всё, всё, всё…
С годами страшные размышления перестали быть новостью. Она постоянно чувствовала близость своей второй половины. Да. Смерть – это наша родственница, размышляла она по ночам, ведь мы неизбежно идём к ней, ничто так неотвратимо, как эта встреча. Она привыкла к таким помыслам, как дерево – к листьям. И чувствовала шёпот смерти, как дерево чувствует шевеление птенцов в гнезде на своих ветвях.
Глава 2: Смятение
Богдан старше меня на несколько минут…
Хм…
Как это было?
Разумеется, вот так:
…как только Богдан начал уходить навстречу голосу матери, туда – к свету, ветру, птицам, шуму водопадов, дыханию океанов, радости солнца, блеску звёзд, к своей будущей славе, всему тому, что уже подразумевалось и намечалось, – я опомнилась и погналась за ним.
Подумать только, я проспала самое важное!!! Я была так взбешена, что забыла про свои ожидания и надежды. В тот миг больше не интересовало, как я познакомлюсь с родителями,
Однако, какая подлость: брат не разбудил меня. Я должна опередить его!
Я схватила его за ногу, но ничего, кроме того, что сделала хромым, не добилась.
С воплем досады я согласилась, наконец, выпрыгнуть в руки акушерки. Ах, как я была зла! Ах, как кричала от негодования! Слава и триумф, первенство всегда и во всём на всю последующую жизнь – вот что означала для меня возможность первой войти в мир. Вот он, вожделенный прообраз! Человек рождается один раз! От того, как он это сделает – с первой попытки или с препятствиями, первым или вторым, уверенно или боязливо, от этого будет зависеть качество дальнейшей жизни! Такую теорию я выпестовала в предвкушении внеутробного иномирия. Я пребывала в уверенности, что все дети рождаются на свет парами.
Брат по Божьей милости родился одарённым малым.
Когда видишь успех ближнего – твой собственный меркнет.
Он – вундеркинд. Музыкант! Поэт! Художник! Золотые руки!
Богдан любил проводить время за резьбой по дереву, учился в художественной и музыкальной школах, в Московской консерватории им П. И. Чайковского, по ночам писал стихи, а к двадцати пяти годам изготовил свою первую скрипку, отмеченную в числе лучших на Всесоюзном конкурсе скрипичных мастеров. Ах-ах!
Мой брат блистал, я – нет. Им с детства восхищались. Меня – не замечали. А что я? Я была полна горечи. Полынь произрастала внутри моей души так густо, её было так много, и всё кто-то ходил, ходил внутри тех зарослей, стенал так мрачно, наводил на мою душу тяжесть и думы смертные. И ящерицы струились холодом по моим жилам, и жар ненависти обжигал душу.
А мой брат жил со светлой душой, чистыми мыслями и поступал правильно, он вообще был именно таким человеком, каким мне самой хотелось быть.
Все его качества на самом деле должны были быть моими, в безумии думала я. Я видела, как он добр там, где я оказываюсь злой, как он великодушен там, где я проявляю мелочность, и я терялась, я просто не знала, куда деться мне от самой себя, и только одно кипело в тот миг – ненависть.
Когда ему дарили на день рождения игрушечный катер с мотором и брат шёл в ванную, и с восхищением глядел, как катер плавает в воде, я рыдала от злобы. Мне тоже что-то дарили на всякий случай, во избежание истерик, но всё равно то, что у брата, мне представлялось лучше. Я непременно хотела то, не своё. Мама, вернувшись из санатория, вручила нам с братом подарки. Брату – фильмоскоп с плёнками, мне – игрушечную швейную машинку. Я рыдала: мне тоже хотелось фильмоскоп.
Он первым научился кататься на коньках. Я с завистью смотрела ему в спину, он смеялся, и лёд сверкал под росчерком острых лезвий. И няня радостно махала ему рукой. И солнце холодно слепило мне глаза. А я стояла со своей злостью и только могла плакать.
Вот, вдруг вспомнила: той ночью, когда все уснули, я ведь выкинула в форточку эти самые, подаренные брату, ботинки с коньками.
И яд переполнял душу, и яд источал желание, это было желание смерти для моего брата. Но плакали неизвестные птицы, и опускались их белые крылья, и раскаяние наплывало на мою, напоённую ядом, душу, и я приходила в себя, и обнаруживала внутри себя опустошение. И я появлялась перед братом, я сжимала зубы, но бесполезно, моё лицо всё равно превращалось в слёзы. Я не могла ничего объяснить. Он утешал, я слышала его сочувствие и убегала с рыданиями.