Монмартрская сирота

Буссенар Луи Анри

— Можете последовать за ними, — прибавила Элиза после краткой паузы.

Диана вздрогнула от радости и неожиданности, но тотчас же постаралась скрыть волнение.

— Вы даете мне свободу? — спросила она резко. — Без условий?.. Смотрите, чтобы вам не пришлось об этом жалеть… Я люблю мстить, как вам известно.

— Отомстить за оказанное вам добро. Это на вас похоже! Но вы мне теперь не страшны. Ни мне, ни моим близким!

— Я подписываюсь под тем, что сказала моя дочь, — вмешался в разговор Дэрош. — Несмотря на свою расточительность, вы страстно любите золото. Вы любите его так, что готовы из-за него обагрить

руки кровью. Знайте же, что сокровища, которые вы надеетесь, быть может, вновь захватить, потеряны для вас навсегда. Там, — он протянул руку к вершине горы, — от тридцати до тридцати пяти тысяч килограмм золота на сумму от ста до ста пяти миллионов долларов. Там есть, кроме того, миллионов на двадцать драгоценных камней. Все это теперь же мы заберем с собой и увезем на мою ферму. Это сделать нетрудно. Каждый из нас может взять на седло по шестьдесят килограмм. Позже я постараюсь поместить сокровища в солидный банк. Вы можете навсегда распроститься со своей мечтой. Еще одно последнее слово. Вам сейчас подадут трех лошадей — для вас и для ваших спутников. Отправляйтесь подобру-поздорову и не встречайтесь на моем пути. Знайте, что я прощаю только раз.

Им привели трех лошадей. К одной из них привязали полковника Диксона, который еще не оправился от удара, нанесенного Черным Орлом; Корнелиус с трудом взобрался на другую; третью подали Диане, которая одним прыжком вскочила в седло.

Королева Золота пришпорила лошадь, и небольшая группа удалилась, подгоняемая грозным военным кличем команчей.

Диана, с налитыми кровью глазами, бледная как мертвец, до крови кусала губы.

— О, — шептала она, скрежеща зубами, — я отомщу… всем… Я отомщу так, что ад содрогнется от ужаса… Отомщу или умру!..

Часть вторая

ЭЛИЗА

ГЛАВА I

 1889 году Париж торжественно и пышно праздновал столетний юбилей Великой французской революции.

Широко задуманная, грандиозная выставка привлекала в нашу столицу множество гостей. Небывалый наплыв провинциалов и беспрерывный приток разнообразнейших лиц из всех уголков земного шара совершенно изменил обычный вид Парижа.

Это был настоящий триумф бонвиванов, хлыщей, прожигателей жизни, как тучи саранчи наводнивших наш город.

Что за смешение рас, национальностей, народов, состояний и наречий, смешение, эмблемой которого могла бы послужить современная Вавилонская башня — башня Эйфеля, этот поразительный памятник буржуазной спеси и глупости!

Обе Америки, Северная и Южная, имели здесь значительный контингент представителей с громкими именами и титулами, явившихся Бог весть откуда, требовательных, претенциозных, смотрящих на наш Париж, как на огромную гостиницу, а на парижан — как на ее служащих.

Были, конечно, среди посетителей и люди, достойные глубокого уважения, но они составляли лишь незначительный процент.

Между иностранцами, приехавшими сюда с целью бездумно растратить свое состояние, Бог ведает каким путем добытое, было немало известных миллионеров, кованые кассы которых гнулись под тяжестью золота и кредитных билетов.

Таких подстерегала наша прокутившаяся знатная молодежь, которая под маской утонченной

любезности и дворянского благородства старалась скрыть алчное стремление наполнить свои дырявые карманы приданым американских невест.

Проведя всю жизнь в погоне за долларами, эти миллионеры, как правило, имели весьма смутное представление о так называемом «большом свете».

Эти короли кожи, мыла, железа, какао, шерсти, сахара, керосина и хлопка, обладавшие состоянием в тридцать, пятьдесят, сто или двести миллионов, по большей части ничем не отличались от простых лавочников.

Высокие, худые, костлявые, с непомерно длинными ногами и болтающимися точно плети руками, всесильные в атмосфере «дел», они потеряли здесь почву под ногами и чувствовали себя совершенно беспомощными.

Женщины и молодые девушки, особенно последние, были гораздо привлекательнее, но производили неприятное впечатление свойственной англосаксонской расе чрезмерной спесью, которую делает еще невыносимее обладание миллионами.

Эти визитеры занимали роскошнейшие отели и платили бешеные деньги. Они всеми силами старались гоняться за модой и не ударить лицом в грязь перед парижанами.

Желая войти в высший круг общества, они обращались за помощью к тому или иному банкиру, тому или иному корреспонденту американской газеты и твердо верили, что ведут настоящую парижскую жизнь, меж тем как в действительности образ их жизни был лишь пародией на жизнь высшего парижского общества.

Банкир Фердинанд Террье был одним из тех, к кому американские гости наиболее охотно обращались за подобными услугами.

Некогда он был офицером и принимал участие в мексиканской войне, по окончании которой вышел в отставку с чином лейтенанта и с орденом Почетного легиона в петлице.

Ловкий, беззастенчивый, неразборчивый в средствах, он погрузился с головой в атмосферу всяких афер, в которых, благодаря своему праву, преуспевал.

Это был сорокапятилетний мужчина с широким полным лицом, щетинистыми короткими волосами и начинающими седеть усами. Высокая, стройная фигура, военная выправка и живой открытый взгляд обманчиво придавали ему вид прямого и честного человека.

Его банк считался одним из самых солидных в Париже. У него был великолепный особняк на Курсельском бульваре, прекрасная вилла в Трувилле и роскошный дворец в Солоньи. Он вел великосветскую жизнь, страстно любил охоту, был знатоком конного спорта и тонким ценителем женской красоты.

С самого начала выставки его бюро на шоссе д’Антен стало центром, где собирались прибывавшие ежедневно из Америки финансовые тузы.

В этот вечер, в середине июля, когда выставка была в полном разгаре, в особняке на Курсельском бульваре был назначен бал-монстр со всеми его прелестями: обедом, танцами, котильоном, концертом, ужином и так далее.

Мадам Террье, парижанка, наполовину обамериканившаяся благодаря частым контактам с миром янки, принимала приглашенных, в то время как ее супруг прогуливался взад и вперед в своем чудесном саду рука об руку с одним из друзей.

— Да, дорогой Гастон, это настоящая жемчужина! — говорил банкир. — Двадцать лет… Единственная дочь… Мало сказать — красивая… Чудной, восхитительной красоты… Удивительно сложена… Все формы точно высечены из мрамора… Можешь положиться на мой вкус!

— Оставим в стороне ее пластические достоинства. А есть ли другие, более важные?