Монмартрская сирота
Шрифт:
— Мои родители и я столь многим вам обязаны, — сказала она, — что вы всегда будете нашим самым дорогим другом. Вы спасли жизнь и мне, и моим родителям… Мы обязаны вам жизнью, богатством, всем…
Он хотел крикнуть ей: «Элиза, моя обожаемая, не говорите со мной так. Я люблю вас, вас одну… клянусь вам…»
Дэрош услышал последние слова молодой девушки и присоединил к ним выражения своей благодарности:
— Да… Наша жизнь принадлежит вам… И если вы нас тоже любите, то не покидайте нас никогда. Слышите?.. Никогда!..
— От всего сердца принимаю ваше предложение, — ответил Стальное Тело, и они обменялись энергичными рукопожатиями, как бы скрепив свой союз.
Стальное Тело с помощью Черного Орла, Жако и Фрэда, с которым он после короткого объяснения Элизы охотно помирился, занялся переноской клада.
Жизнь в Монмартре вошла в обычную колею и шла своим чередом с той лишь разницей, что хозяйство было поставлено благодаря огромным денежным средствам на самую широкую ногу.
Верная своему решению, Элиза была приветлива, сердечна со Стальным Телом — и только.
Он пытался ее разжалобить, смягчить, но добивался лишь ответа:
— Не говорите так… Не заставляйте меня напрасно страдать… Избавьте меня от бесполезной муки…
Измученный, отчаявшийся, Стальное Тело, как утопающий за соломинку, схватился за последнюю надежду. Он обратился за помощью к Колибри, зная, как дружна она с Элизой.
Маленькая индианка, обладавшая чувствительным сердцем и очень любившая своего «большого друга», так она называла Стальное Тело, только покачала головой и сказала ему:
— Ты чуть было не убил ее… Ты не знаешь, что за муки она испытала по твоей милости… Она тебя слишком любила… Это было больше, чем любовь… Это была ее вера, ее жизнь, ее душа… Погубить все это — просто преступление. Оставь в покое сердце, которое ты разбил…
— Но разве ты не видишь, что я люблю ее больше, чем когда-либо?..
— Значит, ты сумасшедший…
— Да, сумасшедший, от любви, стыда и отчаяния!
Так шли дни за днями; только Элиза и Стальное Тело знали причину тягостного настроения, которое, однако, разделяли все.
Однажды он как-то вдруг и почти грубо спросил ее:
— Элиза, вы еще меня любите?
Она вздрогнула, побледнела, но у нее хватило силы ответить ему упавшим голосом:
— Увы, боюсь, что нет!
Как сумасшедший бросился он в степь и рыдал, как дитя.
С тех пор он ходил мрачный как ночь и избегал оставаться с Элизой наедине.
Между тем стали поговаривать о поездке во Францию.
Элиза видела в ней избавление, но боялась, что Стальное Тело поедет тоже. Дэрош и г-жа Дэрош настойчиво приглашали его, да ему и самому страстно хотелось сопровождать их, но Элиза умоляла его остаться на ранчо.
— Вы требуете этого? — спросил он с болью в сердце.
— Я ничего не могу у вас требовать, — ответила она ему с обычной мягкостью и горькой улыбкой. — Я обращаюсь к вам с просьбой.
Он опустил голову.
— Если
Семья Дэрош с Колибри и Жако вскоре отправились в Нью-Йорк, а оттуда во Францию.
В момент расставания Элизе хотелось броситься в объятия Стального Тела и крикнуть ему:
— Едемте… Едемте… И не будем никогда расставаться!..
Но проклятый образ Королевы Золота, ее звонкий, насмешливый хохот пришли ей на память в эту минуту, и она сдержала свой порыв.
Они уехали, и Стальное Тело остался дома, вопреки настояниям Дэроша, который не мог объяснить себе этого каприза.
Мало-помалу тоска Элизы стала смягчаться под наплывом новых впечатлений.
Как ни долог был переезд, он нисколько не утомил ее, благодаря замечательному комфорту, доступному лишь богачам.
Весь путь по железной дороге семья Дэрош совершила в так называемом «silver palace» — серебряном дворце, то есть вагоне, обставленном с поразительной роскошью.
На «Gascogne», чудесном трансатлантическом пароходе, каждый из наших путешественников имел отдельную каюту и был окружен полным комфортом.
Говорят, что у богачей, как и у бедняков, есть горести; однако у них есть тысячи способов их облегчить, меж тем как для бедняков это недоступно.
Далеко не одно и то же — думать о смерти среди голых стен мансарды, в холоде, голоде и с малютками на руках, или страдать во дворце с пятьюстами тысячами франков годового дохода.
Новая обстановка, быстро сменяющие друг друга пейзажи, ощущения — все это так успокоительно действовало на душу Элизы, что она считала себя совершенно излечившейся от тоски и с увлечением молодости наслаждалась жизнью.
Нью-Йорк был первый огромный город, где они остановились на несколько дней, и обе девушки не могли прийти в себя от изумления, от поразивших их огромных домов и множества толпившихся на улицах людей. Они удивлялись, как эти люди могут жить в таком шуме и суете.
Их восхитили величественные просторы океана, через который они плыли при исключительно благоприятной погоде.
Много нового ожидало их и во Франции, при приближении к берегам которой у Дэроша сильно забилось сердце и глаза заволоклись слезами.
В Париже Элизе казалось, что она переродилась или, вернее, что существо ее раздвоилось.
Одна Элиза, проведшая детство и юность на ранчо Монмартр, любившая и страдавшая, осталась там, в гигантских прериях Америки.
Другая Элиза, путешественница, миллионерша, была захвачена жизнью огромного Парижа, его интересами, волнениями и чувствовала себя так, как будто жила здесь со дня рождения.
Таким образом, она мало-помалу успокоилась, и уже только легкая меланхолия напоминала о ее недавних жестоких мучениях, как вдруг в тот момент, когда она считала себя излечившейся, она встречает в Париже виновника своих страданий.