Моногамия. Книга 3. Половина души
Шрифт:
– Я не изменял тебе. У меня никого не было. Ни разу, ни в мыслях, ни в постели, – он разворачивается лицом к морю, оставив меня стоять с открытым ртом. Прячет лицо, чтобы я не видела, весь тот ужас, который сейчас на нём творится, но я всё равно вижу.
– Где же ты был тогда?
Алекс отвечает не сразу – видно, что собирается с мыслями. Их слишком много, и они все окрашены слишком яркими красками, чтобы легко их выстроить в простой и лишённый эмоций рассказ.
– Помнишь мой проект энергосберегающих стеклянных панелей?
– Да.
– Я решил не продавать эту идею, а заработать на ней. И, в конечном итоге, оказался прав – этот бизнес даёт сейчас очень хорошие деньги. Но тогда мне нужен был завод, новый. Решено было отстроить его с нуля. Всё шло по плану, пока один из корпусов не рухнул во время строительства. Погибло пять человек и ещё двое были покалечены. Началось расследование, потом судебное разбирательство, мне грозила тюрьма, потому что корпуса строились по проектам из-под моего пера.
Он делает паузу, потом признаётся:
– Я дурел от напряжения, Лера. Пятеро молодых ребят погибли, у троих из них остались семьи с маленькими детьми, одному раздробило ноги. Само собой, медицинские расходы, компенсации, расходы по содержанию семей на себя взяла компания, но жизни этих людей не вернуть. Ошибку не исправить. Ко всему добавь судебный прессинг, и, что ещё хуже, совесть. В то время мне было не до постели, поверь.
Я чувствую, буквально ощущаю, как земля уходит у меня из-под ног. И хватаюсь за перила, чтобы удержаться.
– Господи… Алекс… почему ты не рассказал мне? Почему?!
– Чтобы защитить тебя. Ты же не рассказываешь детям о своих проблемах, чтобы не тревожить их, не ранить, потому что проблемы всегда решаются. Я этого ждал, так и случилось: на последнем заседании суда огласили результаты расследования, и выяснилось, что в опорах не было даже шестидесяти процентов заложенного проектом бетона. Оказалось, подрядчик просто на просто подворовывал материалы и делал на этом неплохие деньги. Обвинения были сняты с меня и других людей, с которыми я работал. Об этом я узнал как раз в тот день, когда ты назначила встречу в ресторане, но уже после нашего разговора. Честно говоря, в зале суда я думал уже не о процессе, а о нашей дикой беседе, из которой мне совершено ничего не было ясно, кроме того, что последствия будут страшные. Я вышел из суда ещё до того, всё решилось и поехал домой, чтобы поговорить с тобой, пока ты не наделала глупостей. Но было поздно: там не было уже ни тебя, ни детей. Я… да, Лер, у меня сорвало крышу. То, что ты сделала, меня добило. Я просто… не ожидал такой поспешности с твоей стороны. Чего мне стоило всё это выстроить, а ты так легко, одним махом всё уничтожила. И ты ушла к нему. Сразу к нему. Не оставила мне даже шанса всё исправить, – его глаза блестят всего несколько мгновений, но он быстро выходит из состояния сентиментальной уязвимости, выпрямляется.
Я прячу лицо руками, а хочется забиться в них целиком. Слёзы душат, выворачивают наизнанку. Мир вращается вокруг меня с такой скоростью, что я теряю способность его осознавать.
– Господи… Алекс, Алекс, Алекс… – говорю шёпотом, – что же ты наделал… Если бы ты только сказал мне… если бы мы только поговорили, всё могло бы быть по-другому! Нет, всё было бы по-другому! – убираю от лица руки, чтобы заглянуть ему в глаза, и чувствую, как со щёк на шею стекают мои обильные жаркие сожаления.
Боже мой, я не могу поверить… Вижу его глаза и… и в них то, что нельзя скрыть, невозможно спрятать, вижу всё то же, что видела в испанской церкви, в его белоснежной постели в моей любимой космической квартире, в Парижском аэропорту, в солнечном июльском парке, в тысячах наших занятий любовью.
Как? Как я могла так ошибиться? Почему не поняла этого раньше? Почему он так старательно, так усердно прятался от меня?
Алекс обнимает меня, прижимая к сердцу. От негодования, которое так кипело в нём мгновения назад, не осталось и следа. Он тихо, вкрадчиво, но с необъятным своим с чувством шепчет мне на ухо самый большой секрет:
– Мы всегда можем всё изменить… так, как захотим сами.
– Нет, не можем! Не можем! Мы в ответе перед ними!
– Лера! Это всё не то, понимаешь? НЕ ТО!
Он обнимает меня ещё крепче и зарывается лицом в мои волосы, я ощущаю его дыхание и то, как он втягивает носом их запах, чувствую, как его губы прижимаются к моей шее, язык касается моей кожи.
О, Господи! Да что же это такое?! Почему мне опять так мучительно, так невыносимо больно?
Спустя время, даже не знаю какое, потому что оба мы словно провалились в другое измерение, где времени, как физического явления, перед нами вырастает беременная Габриель и уводит Алекса. Спасибо, хоть поговорить дала. С этого момента наши с ней отношения натянуты как струны на контрабасе.
Глава 6. Точка возврата
Loreen – Paper Light Revisited
Проходит месяц, снова вечеринка, на этот раз у Алекса и Габриель. Мы с Артёмом тоже в списке приглашённых. Да собственно, мы всегда в нём под номером один. Габриель на девятом месяце беременности, вот-вот должна родить. Собрались все друзья Алекса, знакомые, даже партнёры по работе со своими спутницами. Габриель зажигает так, будто она не на сносях, а на дискотеке. Алекс постоянно одёргивает её, что-то вечно шепчет ей на ухо. Он не доволен, я вижу, что переживает.
Не могу оторвать от него глаз. После нашего разговора всё так изменилось, всё по-другому теперь. Моя стратегия обновления жизни рухнула, как карточный домик, и я снова вернулась к исходной точке, где и пребываю в болезненной прострации. Теперь мне как бы легче, ведь я знаю, что он любит меня, всё ещё любит, и, похоже, даже не меньше, чем прежде, но… Но изменить ничего нельзя: у него семья, второй ребёнок на подходе, у меня семья, и Артём простил и принял меня, поддержал в трудную минуту, не бросил, не издевался жестоко, как мог бы. Я знаю, у него большое сердце, гораздо больше, чем у меня. Кем надо быть, чтобы разбить его во второй раз? Понимание безысходности убивает, а решения нет, просто не существует.
Но он любит меня, мой Алекс, всё ещё любит, теперь я знаю об этом. Он так тихо прошептал мне тогда, что мы всё можем изменить, если только захотим. Хотим ведь? Мы не виделись и не говорили ни разу после нашей беседы, может его настроение уже изменилось? Он так трогательно переживает за Габриель, таскается за ней, поддерживает, забирает из её рук коктейли… Они семья, такая же, как многие.
Моё одиночество бесконечно. Я смотрю на море, мне не хочется ни танцевать, ни обсуждать последние новости, ни выслушивать слухи и сплетни.