Моногамия
Шрифт:
— Ну как ты живёшь? — спросил он меня вдруг.
— Живу как все, ни лучше, ни хуже. Просто живу, одним словом.
— Счастливо живёшь?
— Скорее да, чем нет.
— Поздравляю, кстати, с рождением дочери.
— Спасибо, — я оживилась, затронув любимую и знакомую мне тему. — А ты откуда знаешь?
— Я всё знаю, — он ухмыльнулся. — Ты довольна?
— Не представляешь как! Это и есть моё самое главное счастье!
Алекс протянул мне стакан с мохито, и я увидела, что себе он плеснул коньяку или скотча.
— А тебе можно разве? — я показала взглядом на его бокал.
— А с этим
— Что у тебя болит? — спросила я тихо и очень нежно, чувствуя, что у самой тут же застонет тянущей болью всё тоже самое, что и у него.
— Ничего не болит, забирай свои вещи и уезжай, пожалуйста. Нечего тебе здесь делать.
— Ты знаешь прекрасно, что я не уеду.
— Уедешь, ты не можешь оставаться в моём доме против моей воли.
— Ну, и что же ты сделаешь? Вытащишь меня за волосы, или пинками? Или может, позвонишь в полицию, и они скрутят мне руки и повезут навсегда выдворять из страны? Ещё можешь попытаться утопить меня в своём пустом бассейне. Ну, или в море. Если ничего из этого ты не сделаешь, я останусь тут до тех пор, пока не увижу, что твоей жизни… не угрожает ничего!
Он посмотрел на меня искоса, стоя вполоборота, но почти спиной ко мне, затем отодвинул слегка штору и устремил свой взор в сторону моря. Надолго. Я пересела на софу причудливой формы, и тихо пила свой мохито, не чувствуя вкуса, боясь пошевелиться и нарушить тишину.
Внезапно его голос, резкий и металлический, такой, которого я никогда не слышала, произнёс:
— Я сделаю это, но ты уйдёшь сейчас, закроешь дверь за собой и никогда сюда не вернёшься.
— А я могу верить тебе?
— Слишком много условий. Я хочу быть здесь один, ты мешаешь мне.
— Досаждать тебе не входит в мои планы. Моя цель известна тебе, и для её достижения я пойду на всё. Если нужно, стану невидимкой, ты не услышишь и не увидишь меня, но я должна убедиться, что приехала сюда не зря.
— Меня напрягает твоё присутствие вообще, — сказал он резко. — Повторяю, я хочу быть здесь один.
Обида душит меня, слезы застилают глаза. Наивная, я до последнего надеялась, что меня он не сможет не принять, не сможет не послушать, хотелось верить в свою, особенную над ним силу… Я старалась взять себя в руки, чтобы он, не дай Бог, не заметил моих слёз, и чем сильнее силилась успокоиться, тем пуще лилось из моих глаз и уже текло по щекам.
Конечно, Алекс заметил мою слабость, несмотря на скупость света, и это видимо смягчило его, потому что он сказал уже своим, до боли знакомым в своей бархатности и мягкости, голосом:
— Не бойся, я не выгоняю тебя на улицу. Сейчас придумаем что-нибудь. Снимем номер в отеле.
Он стал звонить и говорить на английском, а я наслаждалась тембром его восхитительного голоса, уверенным языком, разглядывала его: синяя футболка и джинсы с трудом прятали под собой по-прежнему безупречное тело, никакая ткань не могла скрыть его красоту. Как мне хотелось обнять его, прикоснуться, покрыть поцелуями его лицо, почувствовать, наконец, его, такой желанный запах…
Так далеко, как в эту минуту, мы ещё никогда не были друг от друга…
За мной приехала вызванная им машина с личным водителем, и я удалилась, но электронный ключ Марии остался при мне.
Глава 15
{Moby — Whispering Wind}
Утром я решила сэкономить и, не заказывая такси (которое в Штатах стоит как вояж до Луны), добраться до дома Алекса на автобусе. Когда мне очень нужно, я не боюсь быть настырной и даже навязчивой: для достижения цели, особенно такой, как у меня в эти дни, оправданы любые средства и гордость тут совсем не потеря, а так, вынужденная жертва.
У меня ушло больше часа на то, чтобы изучить систему общественного транспорта Сиэтла и пригородов и ещё час, чтобы найти нужный автобус, и ещё час, чтобы добраться на пароме до острова Бейнбридж, на котором и жил Алекс в своём огромном стеклянном доме.
Я шла по дороге, ведущей от остановки автобуса к его дому, как вдруг мимо меня проехал и остановился чёрный внедорожник, пронзительно кричащий о своей исключительной дороговизне. Я подошла и увидела Алекса за рулём в тёмных очках, он возвращался домой. Нет слов, как эффектно он выглядел, я подумала, что не ясно вообще, для кого я стараюсь своим навязчивым появлением, для него, или для себя.
— Опять ты? Мы же договорились, я своё слово держу!
— Что, тебя уже прооперировали?
— Нет, на следующей неделе, во вторник. Если я умру на больничном столе, имей в виду, это будет твоя заслуга, — он пошутил, но мне было не смешно.
— Американская медицина — лучшая медицина в мире! — ответила я уверенно.
— Да ну! — Алекс засмеялся нервно, но в нём было уже намного больше жизни, чем вчера, и он явно был веселее. Наклонился и, протянув руку, открыл дверь, приглашая меня сесть. В тот момент мне не нужно было повторять дважды.
— Покатаемся? Пристегнись, — сказал он и развернул машину дерзко, небрежно и даже грубо, с нахрапом.
{Money, power, glory Lana del Rey}
Вся моя суть и сущность, простираясь от физического к духовному, просто обомлела в созерцании того, как восхитительно Алекс смотрелся за рулём, одетый в модные джинсы и чёрную рубашку с длинными рукавами, собранными выше предплечий. Его обнажённые от локтей руки, изящные мужские кисти с длинными пальцами будто были продолжением этой поистине шикарной тачки. Часы на его руке, действительно красивые, не оставляли сомнений в том, что их владелец — не просто успешный человек, а, что называется, из ряда вон.
Не знаю, на что смотреть мне хотелось больше, на него самого, или на его машину, не менее убедительную, чем часы, в своих многочисленных, вмонтированных в панель мониторах, кожаной обивке, гламурности и дороговизне всего интерьера. Окна были открыты и ветер, гулявший в салоне, перемешивал его волосы, а Алекс, улыбаясь уголками своих нежных губ, искоса поглядывал на меня, проверяя, страшно мне или нет, ведь машина неслась с бешеной скоростью.
Моё сердце замерло, перестало биться, но не от страха, я не понимала его в ту минуту. Моё сознание потрясло внезапное открытие: как сильно, как трепетно, как безапелляционно я люблю его… Так остро и так болезненно я не ощущала этого никогда. Пришлось напялить солнечные очки, чтобы спрятать свои глаза, как, впрочем, прятал и он свои.