Монсегюр. В огне инквизиции
Шрифт:
— Ты слышишь меня? Передашь письмо Бертрану Мартену.
Пьер понял, что ему следует удивиться.
— Самому Бертрану Мартену, епископу катаров?
— Да. Это очень важно. Отправляйся не мешкая!
— А ты… — Пьер запнулся. Огорчение и досада охватили его. Собравшись с духом, он твёрдо произнёс: — Мы должны ехать вместе. Я знаю. Ты не можешь здесь оставаться. Инквизиторы придут за тобой.
Отец внимательно смотрел на сына и молчал. И это молчание было красноречивее любых слов.
Рауль не мог уехать. Его исчезновение вызвало бы подозрение у святого следствия. Инквизиторы стали бы его искать, а значит, могли схватить и Пьера. Этого нельзя было допустить. Пьер должен беспрепятственно добраться до замка.
— Поедешь один, — сухо произнёс Рауль. — Твоего ухода из города никто
— Но, отец, твоя жизнь в опасности, — упорствовал Пьер. — Инквизиторы только приехали в Тулузу, а уже сколько доносов поступило им на вполне благонадёжных граждан. Что уж говорить о тебе.
Рауль нахмурился. Лицо его передёрнулось и словно по-темнело. Голос зазвучал глухо и надломлено:
— Доносы… Как только люди способны на такое. Я не узнаю Тулузу. Трусостью и низостью пропитан этот город. Где былая гордость тулузцев? Где честь? Люди готовы захватить чужое имущество любой ценой, против всякой справедливости, с таким хищничеством, без стыда презрев слова Божьи о любви друг к другу.
Он замолчал. Комок подступил к его горлу, тяжело заныло сердце.
Некогда весёлая, беззаботная и гордая Тулуза, столица трубадуров, блиставшая изысканностью нравов и образованностью, Тулуза, которую Рауль так любил и за свободу которой боролся, превратилась в угрюмый, мрачный монастырь, где царствовали подозрительность и страх. Не консулы и не законный владелец этой земли, граф Тулузский, властвовали здесь, а безжалостные инквизиторы, наделённые Римской Церковью почти неограниченной властью.
С прибытием Вильгельма Арнальди в Тулузе открылся церковный трибунал. Город замер в ожидании чего-то ужасного. Почти сразу в руках инквизиторов оказалось более ста доносов, и с каждым днём доносителей становилось всё больше и больше. Каждый мог оклеветать собрата. Инквизиция стала оружием тех, кто хотел избавиться от личных врагов. Даже самые благочестивые католики не чувствовали себя спокойно, каждого из них могли обвинить в соумышлении ереси. Доносчиков вовсе не пугало, что по законам за клевету грозило наказание. Их обвинения, как правило, носили уклончивый характер — что, мол, подозреваемый, может, и не еретик, но слухи, которые про него ходят, свидетельствуют о его неблагонадёжности, а сами-де они доносят не из злого умысла, а исключительно исполняя повеление святого следствия.
Рауль не мог забыть сегодняшнюю сцену в церкви, когда инквизиторы прямо на утренней мессе взяли под стражу одного из его друзей. Что уж тогда говорить о нём? Каждый знал, что дом Рауля де Брюи открыт для катаров, этих злейших врагов католической Церкви. Не сегодня так завтра инквизиторы придут за ним. И надо быть готовым к этому.
Взяв со стола меч в золочёных ножнах, он подошёл к сыну.
— Возьми, он теперь твой. Употреби все усилия, чтобы быть его достойным.
Рауль мгновение стоял неподвижно, прощаясь с оружием. Губы его чуть заметно дрогнули. Глубокая морщина пересекла лоб.
Пьер растерянно смотрел на отца. Он знал: только перед лицом смерти рыцарь мог решиться на такое.
— Не хочу, чтоб он достался им… — Рауль, не закончив фразы, решительным жестом протянул меч сыну. — Иди, уже темнеет. Господь поможет тебе.
Закутанный в чёрный плащ, Пьер медленно шёл по улицам Тулузы. Декабрьский воздух неприятно холодил спину под одеждой. Казалось, всё вокруг было пропитано промозглой сыростью. Даже люди, попадавшиеся на дороге. Его верный конь, понуро опустив голову, шагал рядом. Монотонный цокот копыт немного успокаивал. И всё же Пьеру было не по себе: чудилось, что из-за каждого угла за ним следят злые, подозрительные глаза. Приходилось озираться, опускать взгляд при встрече с прохожими. Будь его воля — вскочил бы на коня, как вихрь, промчался по улицам Тулузы, оставляя позади этот некогда любимый, а теперь унылый и ненавистный город. Но нет, нельзя, надо быть осторожным…
Пьер свернул на узкую улочку, решив, что так безопаснее. Народу меньше, да и шанс встретить инквизитора — человека в коричневой сутане, перепоясанной верёвкой — не слишком велик. Высматривая и вынюхивая всё подозрительное, эти люди внушали тулузцам неподдельный страх. Казалось, их глаза видят
«Тулуза — убежище еретиков, — с ненавистью вещали инквизиторы. — Изгнанные из других мест, эти дети Сатаны сосредоточились здесь. И если не уничтожить зачатки дьявольского огня, то выйдет пламя, которое пожрёт всех истинных католиков».
В сгустившихся сумерках узкая улица казалась погружённой в сон. Темнота будто обволокла Пьера. И вместе с темнотой пришло ощущение спокойствия и безопасности. Пьер прибавил шагу и даже тихо стал насвистывать любимую мелодию. Но быстро спохватился и замолк, опасливо оглянувшись. И, как оказалось, вовремя. Шагах в тридцати от него резко распахнулась дверь. Пьер вжался в стену и схватил коня под уздцы, прячась от человека с факелом в руках, вышедшего на улицу. Свет пламени высветил строгое лицо воина-крестоносца и красный крест на его белом плаще. Рука Пьера судорожно сжала рукоятку меча. Глаза напряжённо следили за движениями воина. Тот услужливо держал дверь открытой, ожидая кого-то. Вскоре появилась фигура в тёмном одеянии. Пьер из тысячи узнал бы в этом человеке инквизитора. Сразу накатил безотчётный страх.
«Господи, помоги», — одними губами проговорил он.
Человек в сутане что-то держал в руках. Пьер пригляделся. Это были книги. Остановившись и повернувшись к крестоносцу, инквизитор произнёс:
— Ты слышал, что сказал этот «праведник»? Будто бы ему неизвестно, что библейские книги запрещено иметь в доме! [2] Да ещё на провансальском языке! — Он потряс стопкой книг и выкрикнул в глубину дома: — Денно и нощно нужно Господу молиться, чтоб избавил он землю от такого мерзкого стада! Давай, быстрей собирайся! Предстанешь перед святым следствием. А книги сжечь! Ишь, развели тут своеволие, — уже тише, но в сердцах проговорил он. — Каждый будет читать святое Писание и толковать как вздумается. Иди к епископу, он всё и объяснит, что знать надобно. Слышал я об этих сборищах неверных. Как только не перетолковывают Библию. И ведь надо такое внушать добропорядочным католикам, что хлеб, освящённый в алтаре, вовсе не есть тело Христово. Что не Господь создал человека, а сам дьявол. Тьфу ты, отступники, лицемеры… Жечь вас всех, а пепел бросить свиньям, чтобы памяти не осталось… Ну, скоро ты? Хватит уже прощаться. Лучше о душе позаботься. Иначе гореть тебе в адском пламени.
2
С 1234 года по указанию римского папы Библию дозволено было читать только на латыни, на языке, недоступном ни для крестьян, ни для горожан, ни для рыцарей, чтобы люди не имели повода заблуждаться в Писании. Потом запретили и латинскую Библию в частных руках. Также запретили иметь какие-либо богословские книги на современных языках. Если же они каким-то образом попали в руки, то их следовало принести к епископу в течение восьми дней и сжечь как преступные.
Наконец вышел хозяин дома. Пьер узнал его. Это был уважаемый в городе мастер по изготовлению конской сбруи. Добропорядочный католик.
— Я никогда не был еретиком и жил без всяких уклонений, под властью и наставлением Церкви, — возмущённо проговорил мастер. — Никогда не было суда столь несправедливого и безжалостного.
Инквизитор погрозил пальцем:
— Крамольные речи разводишь против святого следствия. Смотри, поплатишься и за это. Учти, хоть ты ещё и не предстал перед судом, но вина твоя уже доказана! — Он снова потряс книгами. — Мы поставлены хранить и защищать церковное спокойствие от всякого неверного сброда. Подумать только, до какого разложения дошла здесь язва ереси! Всякое богослужение поносят и искажают. Чего только не услышишь в этой богом забытой стране. Но, благодаря усилиям нашим, мы откроем глаза страждущих в вере, направим их на путь истинный…