Монсегюр. В огне инквизиции
Шрифт:
Юноша замер на мгновение, затем неожиданно гордо выпрямился и выкрикнул:
— Вы разбойники! Покрыли кровью и пеплом весь Лангедок! Это вас надо жечь на костре! Это вы еретики и безбожники! О благородная Тулуза! Каким позорным людям Бог предал тебя!
Арнальди задохнулся от гнева.
— Схватить его! — закричал он.
Стража бросилась к юноше, но тот, махнув лопатой, ловко увернулся от воинов и с криком «Будьте вы прокляты!» кинулся в самую гущу народа. Воины, расталкивая локтями людей, рванулись за ним. Кто-то из толпы сбил одного из стражей на землю. Началась неразбериха, толкотня. Арнальди кричал:
— Задержите мерзавца! Ему не уйти от наказания!
В руках воинов блеснули мечи.
Пьер, наблюдавший за всем этим, конечно, не мог предположить, что произойдёт дальше. Оказавшись рядом, беглец выхватил из его рук поводья, ловко вскочил на коня и стремительно поскакал вглубь кладбища.
— Стой! Ты куда! Это мой конь! — отчаянно закричал Пьер и кинулся вдогонку.
Он бежал изо всех сил, спотыкаясь о камни и кочки, пытаясь настичь удиравшего на его коне наглеца. Следом бежали воины, что-то кричали. Преследование продолжалось долго. Уже кладбище осталось позади, начался лес. Голоса крестоносцев стали еле слышны, а Пьер всё бежал и бежал, ориентируясь на звук. В сгустившейся темноте уже невозможно было разобрать, где всадник. Одежда Пьера промокла, разодранные о ветки руки и лицо неприятно саднили. Сердце билось так, будто хотело вырваться наружу. Споткнувшись в очередной раз о какую-то корягу, он упал. Подняться уже не было сил. Пьер лежал в тишине на холодной мокрой земле и вслушивался в звуки. Только ветер гудел, шевеля верхушки деревьев. Неприятный озноб пробежал по всему телу. Пьер почувствовал, что продрог до костей.
— Вот ворюга! — вслух выругался он, медленно поднимаясь с земли. — Как я теперь без коня? И где он теперь, мой верный Ворчун?
Ему вдруг стало невыносимо жаль, что он не увидит больше своего любимого коня. Забавное имя Ворчун он сам ему придумал: конь всегда, даже когда был ещё жеребёнком, смешно фыркал, если что-то не нравилось. Это веселило Пьера. А вообще конь был покладистый, не пугливый и очень выносливый. И окрас у него был необычный — чубарый. [4] Несколько раз его пытались перекупить, но Пьер не дал: Ворчун был для него не просто конём, а другом, понимающим хозяина с полуслова. Такого обидно терять. Но, может, ещё удастся выйти на след похитителя?
4
Чубарая масть — так называют лошадей пятнистой окраски, пёстрых, крапчатых, рябых.
Пьер огляделся. Вокруг, кроме тёмных силуэтов деревьев, ничего не было видно. Куда его занесло? Он взглянул на небо, затянутое свинцовыми тучами. Свет от луны еле пробивался, а звёзды не проглядывали.
— Куда идти-то?! — выкрикнул Пьер в темноту.
Но ему никто не ответил, только сонная птица испуганно перелетела с ветки на ветку или, может, белка шмыгнула выше по сосне, напугавшись неожиданно громкого звука.
— Надо двигаться, а то замёрзну, — вздохнул Пьер и побрёл наугад, надеясь выйти на дорогу или тропинку.
Глава 2
Что наша жизнь? Игра
Наше время. Город Москва
Иван Оболенский почесал в затылке, усмехнулся и философски заметил:
— Нет. Это хорошо, что раз в году. А то бы сейчас тебе стукнуло не семнадцать, а… — Он прищурился, подсчитывая.
— Семьдесят пять, вот сколько.
— Ну спаси-ибо, — чуть обиженно протянула Аня. — Только почему именно семьдесят пять? Давал бы уж сразу девяносто. От тебя, Вань, как всегда, одни комплименты.
— А что, я не прав?.. — начал было Иван, но Саша Ветров, хорошо знавший своих друзей и много раз уже наблюдавший, как такой вот невинный спор превращается в ожесточённую перепалку, поспешил его перебить. С чувством — даже, может быть, излишне пафосно — он произнёс, обращаясь к Ане, но сердито глядя при этом на Оболенского:
— Анюта, ты сегодня просто великолепна! Вообще праздник удался. И твои однокурсники мне понравились. Весёлые ребята.
Иван при этих словах сразу сделал ехидное лицо, явно собираясь что-то такое сказать насчёт однокурсников, но Саша незаметно показал ему кулак. На самом-то деле Ветров, конечно, не считал своего приятеля ни злым, ни занудным. Наоборот, характером тот обладал весёлым, общительным, унынию никогда не поддавался, а чувство юмора у него порой зашкаливало через край. Правда, авантюризма в характере было многовато, но на то и рассудительный Ветров рядом, чтобы вовремя вмешаться. Как вот сейчас, например. Поэтому демонстрацию кулака надо было понимать в том смысле, что почти весь вечер Саше пришлось потратить на предотвращение ссоры, которую Иван пытался начать, цепляясь по очереди к каждому из приглашённых Аней однокурсников. И причиной такого агрессивного поведения был отнюдь не тяжёлый характер, а обыкновенная ревность, в чём Оболенский ни за что не признался бы даже самому себе. Но Ветров-то знал, в чём тут дело, и знал давно.
Аня с Иваном были знакомы с детства: вместе играли в песочнице, вместе катались на ледяной горке, ходили в один детский сад, а затем в школу. Все друзья привыкли, что место около неё прочно занято. Если находились смельчаки, Оболенский расправлялся с ними, как говорится, «без шума и пыли», однако сказать, что он влюблён в Птицыну, было бы преувеличением. Может, не хватало для этого какой-то мелочи, толчка извне: не было достойных соперников, да и сама Аня чётко соблюдала статус-кво. Она привыкла видеть в Оболенском просто хорошего друга. Кстати, таким же хорошим давним другом был для неё и Саша Ветров. Он жил в том же дворе и учился в той же школе, только был старше на год.
Очевидно, из-за этой разницы в возрасте, смешной для взрослых, но для школьников часто совершенно непреодолимой, Ваня всегда оставался чуть более близким Аниным другом, чем Саша. Когда Ветров это замечал, он завидовал Ивану. Не всегда, конечно. Но бывало. Например, Оболенский с Аней могли сцепиться, поругаться и сохранить отношения прежними, а Саша не решился бы на такое никогда.
Но была и ещё одна причина, по которой Ветров, во всех отношениях старший в их компании, иногда чувствовал превосходство над собой Ивана. Причиной этой был счастливый характер, которым Оболенский, бесспорно, обладал с самого детства, — характер, не дававший сорваться в уныние и запаниковать в самых трудных и безвыходных ситуациях. Ветров так не мог. Ему приходилось убеждать себя, брать в руки и пытаться не отчаиваться, а Иван, обладавший бесценной способностью видеть положительные стороны в любом конечном результате, даже и не думал ни о чём таком, он просто искал выход и находил его, принимал решения и выполнял их, не тратя ни сил, ни времени на сомнения. Отчаяние и самокопание были не его стихией.