Монстролог. Дневники смерти (сборник)
Шрифт:
– Нет, – ответил Доктор Моргану. – Я не знал, что в ящике. Но я подозревал.
– Я не виноват в том, что они – людоеды и ничего другого не едят, – сказал Кернс. – Равно как не виноват и в том, что они здесь появились. Но я понимаю, констебль. Это – ваша благодарность. Вы – человек закона, а я – человек… – Он не стал заканчивать фразу. – Вы наняли меня для выполнения определенной работы и дали определенные обещания, которые вы обязались соблюсти по окончании этой работы. Так позвольте мне действительно ее закончить прежде, чем вы нарушите свое слово.
– Я не давал вам никакого слова! – замотал головой Морган и вдруг замер. Кое-что из того, что сказал Кернс, начало
– Есть большая вероятность, что Антропофаги еще остались, – осторожно сказал Уортроп.
– Еще? Сколько еще? Где? – Морган стал судорожно оглядываться по сторонам, словно ожидая, что сейчас следующая партия монстров возникнет прямо на краю рва.
– Мы не узнаем где, пока не попадем туда, – сказал Кернс.
– Попадем куда?
– В их милое гнездышко, констебль. Туда, где они живут.
Но констебль отказался даже говорить на эту тему. Вместо этого он собрал своих людей, поблагодарил их за храброе участие в сражении, которое он сравнил с битвой при Ватерлоо, и отдал команду собрать тела монстров в одну кучу, чтобы их уничтожить.
Мы с Малакки присоединились к грязной работе. Мы притащили тело убитого мной молодого Антропофага из-под платформы и положили его в общий погребальный костер. Дальше ужасный холм облили остатками горючего из канистры.
Кернс зажег спичку и сказал:
– Покойтесь с миром.
И только тогда бросил спичку в центр кучи. Пламя взлетело до самого неба. Вскоре послышался запах горелой плоти. Я не впервые чувствовал его. Глаза у меня заслезились, не столько от дыма, сколько от воспоминаний, вспыхнувших ярко вместе с пламенем. Чья-то рука легла мне на плечо. Я обернулся и увидел Малакки. В его синих глазах отражался свет костра. По раненой щеке скатывалась слеза. От костра шло тепло, но Малакки был скован ледяной тоской – ледяной, как могильные камни.
Бедный! О чем он думал, глядя на горящих монстров, как не о своей семье, о Майкле и об отце, о матери, прижимающей к себе младенца переломанными руками, о любимой сестре Элизабет, которая прибежала к нему за спасением, а встретила смерть? Чувствовал ли он облегчение сейчас? Свершилось ли, по его мнению, правосудие? «Я тоже мертв… внутри ничего нет», – сказал он мне. А сейчас? Воскресил ли его этот костер из оторванных конечностей и торсов, сваленных в кучу?
Я остро сочувствовал его горю, потому что мы были братьями по несчастью – такому, когда все дороги ведут только к неизбывному горю и чувству вины. Есть ли чудодейственное средство, волшебный эликсир, придуманный людьми или богами, способный исцелить нас и облегчить агонию? Вот уже год прошел с тех пор, как я потерял своих родителей, а память все еще терзает мою душу, словно та ночь, когда наш дом сгорел дотла, была только вчера. Да и сейчас, восемьдесят лет спустя, они все еще тлеют в руинах – черные, скрюченные трупы моих родителей. Я слышу их крики так же отчетливо, как скрип этой ручки по бумаге, когда я пишу сейчас, как шум вентилятора на своем столе, как щебет птицы за окном. Я вижу отца таким, каким он был перед смертью, с той же отчетливостью, с какой вижу календарь, висящий сейчас на стене, отмеривающий дни моей жизни, или солнечный свет на лужайке, над которой порхают стрекозы и бабочки.
Почти неделю отец лежал в постели, охваченный жестокой лихорадкой, накатывающей и спадающей, как прилив и отлив. Только что он горел, как в огне, а уже в следующий миг стучал зубами от холода, и не хватало одеял, чтобы его согреть. Ничто не задерживалось у него в желудке, а на третий день страданий по всему телу у него
У отца стали выпадать волосы; они вылезали клочьями, и даже его борода и брови осыпались, как осенние листья. В панике мать послала за Уортропом. К этому моменту красные пятна на теле отца стали воспаляться, на них появились молочно-белые точки размером с булавочную головку, дотрагиваться до них отцу было больно. Даже прикосновение ночной рубашки к одной такой точке заставляло его биться в агонии. Поэтому он вынужден был лежать неподвижно поверх одеяла, беспомощно отдавшись боли. Он не мог есть. Он не мог спать. К тому моменту как пришел Уортроп, он впал в состояние почти полного беспамятства. Казалось, он не узнал Доктора и был не в состоянии отвечать на вопросы о своем состоянии. Доктор осмотрел язвы и взял кровь на анализ. Он посветил ему в глаза и посмотрел горло, взял образцы волос, оставшихся на подушке и одеяле. Отец к тому времени был уже совершенно лысый. Уортроп измерил и нам с матерью температуру, и нам посветил в глаза, и взял анализ крови.
– Вы знаете, что с ним, – сказала мать.
– Возможно, это лишай, – сказал Доктор.
– Но это не лишай, – настаивала она. – Вы это прекрасно знаете. Скажите, что на самом деле с моим мужем. Пожалуйста, Доктор Уортроп!
– Не могу, Мэри, потому что я не знаю. Мне нужно сделать анализы.
– Он выживет?
– Думаю, да. Возможно, он будет жить еще очень долго, – добавил он загадочно. – А пока попробуйте прикладывать ему горячие компрессы – такие горячие, какие он только сможет выдержать. Если что-то изменится – в лучшую сторону или в худшую, – немедленно пришлите ко мне вашего мальчика.
Предписанное Доктором лечение дало временную передышку от боли. Мать опускала кусочки нарезанной простыни в чан с кипящей водой и, вытащив их щипцами, прикладывала к язвам на теле отца. Но стоило только ткани начать остывать, как боль возвращалась. Теперь к ней добавился еще и невыносимый, сводящий его с ума зуд. Компрессы превратились для матери в изнуряющую, непрекращающуюся работу. Она только и делала, что перебегала от кровати к печи и назад, и так час за часом, день и ночь, пока наконец она однажды не выдержала и упала на мою кровать вздремнуть хоть чуть-чуть, а ее обязанности перешли ко мне. Мои тревога, забота и страх – невыносимо острые на ранней стадии его болезни – теперь вылились в беспрерывную заботу и уход. Ребенок беззащитен перед болезнью родителя, он не может видеть, как тот лежит в постели и страдает. Родители – они же как солнце над к головой – всегда были, есть и будут, ребенок себе и представить не может по-другому. Если слег отец, где гарантия, что завтра солнце не упадет в океан?
Заключительный этап наступил в одну из тех полночных передышек матери, когда она удалилась в мою комнату, чтобы приткнуться поспать на пару минут. Я выскочил на улицу принести дров, а когда вошел обратно в кухню, обнаружил, что отец встал с кровати впервые за очень долгое время. С момента болезни он похудел на двадцать фунтов, и ночная рубашка болталась на нем. Он беспокойно стоял у печи с безумным выражением глубоко запавших глаз. Он пристально посмотрел на меня, повернув скелетообразную голову, когда я позвал его, и прошипел тихо: