Монтаньяры
Шрифт:
Преодолев множество препятствий, 12 сентября 1789 года Марат выпустил первый номер газеты под названием «Парижский публицист». С шестого номера, с 16 сентября, она стала называться «Друг народа». С 15 октября он стал подписываться «Марат, Друг народа». Название газеты стало одновременно как бы частью собственного имени Марата и выражало очень точно его историческую миссию. Внешне эта газета была мало похожа на современные: формат ее напоминает нынешние журналы. В ней было от 8 до 16 страниц серой, рыжей или синей грубой бумаги, бледный шрифт, плохая печать. Всего примерно за три с половиной года Марат выпустит около тысячи номеров, то есть больше 10 тысяч страниц он напишет своей рукой, ибо он один делал всю газету. Такая адская работа, часто в условиях преследований, подполья, без помощников — сама по себе вызывает восхищение. Кроме того, что Марат писал сам, он печатал только письма читателей, в основном людей из народа самых разных профессий и положений. Правда, бывало, что Марату требовался
Рождение «Друга народа» (и одновременно второе рождение самого Марата) явилось событием в истории революции. Внешне не случилось ничего особенного, появилась лишь новая, одна из многих сотен рождавшихся тогда газет. Эти многочисленные издания отражали какие-то течения среди буржуазии, взгляды разных буржуазных «разумных» революционеров.
Но с этой газетой впервые обрел свой голос народ! Поэтому она сразу заняла совершенно исключительное место. Стиль, манера, язык Марата, сначала показавшийся многим яростно-нелепым, бредовым, удивительно точно отразил коллективное сознание бедноты, тех, кто голодал, кто проливал кровь, штурмуя Бастилию, и кто на другой день беспечно радовался, наивно торжествуя победу. И этому нисколько не мешала бесцеремонная манера Марата резко, даже обидно высказываться о глупости народа, его невежестве, беспечности, трусости, легковерии. Марат не скупился на уничижительные эпитеты, не льстил народу, не подлаживался под его язык и настроения. Напротив, он ошеломлял, озадачивал жгучей смесью яростной ненависти и острым чувством реальности, обнаженной до конца жестокой правдой.
Спустя недели две после начала издания «Друга народа» Марат напечатал такие слова: «Мне отовсюду пишут, что эта газета производит скандальное впечатление: враги отчизны пишут о богохульстве, а трусливые граждане, никогда не знавшие ни порывов свободолюбия, ни опьянения добродетелью, бледнеют, читая ее».
Что же заставляет бледнеть трусов? Марат решительно разоблачает иллюзии тех, кто думает, что революция уже победила: «В ваших руках лишь призрак власти… вы дальше от счастья, чем когда-либо». Учредительное собрание, обсуждавшее конституцию, он клеймит позором и проклятием и требует его роспуска и выбора нового. Он предлагает разогнать и муниципальное собрание, обрекающее трудовой люд на голод. Однако он ни разу не предложил никакой конкретной меры против богатых, не требовал практических действий, которые облегчили бы участь бедняков. Зато настойчиво предупреждает о «гнусном заговоре» и требует для борьбы с ним концентрации революционной власти, создания Революционного трибунала и Комитета общественного спасения, избрания народного трибуна-диктатора.
Никто, правда, не понимал ясно смысла этих требований. Народ верил в Учредительное собрание. Мирабо оставался его кумиром. По-прежнему огромный авторитет имел Лафайет, верили и мэру Парижа академику Вайи — ненавистному для Марата. Крайние меры, предлагаемые «Другом народа», казались пока ненужными и бессмысленными. «Требовать крайних мер прежде, чем положение вещей сделает возможными или хотя бы постижимыми для достаточно большого числа умов, — это еще не служит доказательством политической прозорливости», — писал Жак Жорес по поводу действий Марата осенью 1789 года.
Многие читатели воспринимают яростные призывы «Друга народа» как плод больного воображения. Однако 3 октября в Париже узнают о королевской встрече с офицерами Фландрского полка, о подготовке войск, и убеждаются, что «гнусный заговор» — реальность. 5 октября утром газета Марата призывает парижан «собраться с оружием в руках… Мы погибнем, если народ не назначит трибунал и не облечет его властью». Не Марат организовал поход на Версаль и насильственное перемещение короля в Париж. Он даже и не призывал к нему. Но он возбуждал революционный дух народа. И это поняли в Ратуше, куда уже несколько раз вызывали Марата для объяснений. А 6 октября отдан приказ о его аресте. Из-за революционных событий выполнение приказа переносят на 8 октября. Но предупрежденный Марат скрывается и уходит в подполье. Итак, открытая борьба Марата за ускорение и завершение революции продолжалась 27 дней. Отныне Марат занял свое место поборника самых крайних революционных действий. Он гордо заявлял руководителям Ратуши, начавшим открыто его преследовать: «Я око народа, а вы лишь его мизинец».
Глава VОТ ВЕРСАЛЯ ДО ВАРЕННА
В первые дни октября 1789 года революция переживает новое испытание.
Париж волнуется. Народ сильно возбужден сообщениями и призывами революционных газет Марата, Демулена и других журналистов. 4 октября, в воскресенье, расклеена афиша кордельеров, предложенная Дантоном. Она указывает задачу: идти всем в Версаль, чтобы побудить короля переехать в Париж. В народе давно уже зреет убеждение, что это решит больную проблему недостатка продовольствия и предотвратит заговор двора. В Париже король будет под надзором народа. На другой день, в воскресенье 5 октября с утра, несмотря на холодный осенний ветер и проливной дождь, на Гревской площади собирается народ. Бьет набат, и из предместий подходит много вооруженных людей. Больше всего здесь женщин из Сент-Антуанского предместья и Центрального рынка. Герой Бастилии Майяр бьет в барабан и кричит: «Вы страдаете от голода, а Австриячка объедается мясом и вином! У вас нет больше хлеба, а мадам Вето бросает под ноги трехцветные кокарды!» Женщины врываются в Ратушу, разбирают оружейный склад. Захватывают даже несколько пушек. Майяр и «амазонка революции» Теруань де Мерикюр возглавляют первую колонну, отправляющуюся в Версаль.
Колокола продолжают бить в набат. Теперь на площади собирается Национальная гвардия. Она желает последовать примеру женщин. Лафайет пытается отговорить своих подчиненных. Напрасно. Муниципалитет, наконец, решает присоединиться к народной инициативе и выделяет двух комиссаров. Вместе с Лафайетом они должны пригласить короля в Париж. Вторая колонна из 15 тысяч национальных гвардейцев, сопровождаемая пестрой толпой вооруженных жителей Парижа, отправляется в путь.
А в Версале 5 октября происходит нечто такое, что, как будто нарочно, подтверждает безошибочность удивительного революционного чутья народа. Поход на Версаль оказался необычайно своевременным. В тот день на утреннем заседании Учредительного собрания в атмосфере угрюмого молчания депутатов председатель, лидер умеренных Мунье зачитывает ответ короля на требование одобрить Декларацию прав. Это отказ, продиктованный ненавистью, слепотой, высокомерием и глупостью. Правда, он сопровождается лицемерием, псевдоюридической казуистикой, двусмысленностью. Но это отказ! Левые возмущены. Даже умеренные типа Мунье удивлены и забывают о своих распрях с левыми. Слишком откровенно король отвергает конституцию, саму волю нации. Как же он далек от понимания смысла событий!
Слово берет Робеспьер, и он говорит с еще небывалой для него революционной смелостью:
«Ответ короля сводит на нет не только всю конституцию, но и право нации иметь таковую… Он ставит свою волю выше права нации… Вас уверяют, что не все статьи вашей конституции достигли совершенства; не высказывают своего мнения о Декларации прав; разве это дело исполнительной власти — критиковать власть учредительную, которая является ее источником? Нет такой власти на земле, которая имела бы право разъяснять принципы нации, ставить себя над нацией и критиковать ее волеизъявления. Вот почему я рассматриваю ответ короля как противоречащий принципам и правам нации, как несовместимый с конституцией…
У вас нет иного средства преодолеть препятствия, как сокрушить эти препятствия!»
На этот раз мнение Робеспьера разделяют многие депутаты и тоже осуждают короля. Собрание принимает решение послать к нему делегацию во главе с председателем Мунье, чтобы «умолять Его величество соблаговолить безоговорочно принять Декларацию прав». Странное сочетание слов «безоговорочно» и «умолять» отражает крайне двусмысленные отношения монарха и Собрания. По-видимому, было мало шансов заставить короля уступить. Однако именно в этот момент в события вмешивается народ. Едва назначили делегацию, как зал начали заполнять пришедшие из Парижа насквозь промокшие и голодные женщины. От их имени берет слово Майяр. Он требует хлеба для жителей Парижа и наказания офицеров, оскорбивших трехцветный символ революции. Решено присоединить делегацию женщин к группе депутатов, направляющихся к королю. А он уже ждет, ибо его специально привезли с охоты. Пришлось прервать увлекательное занятие при известии, что в Версаль явилось несколько тысяч женщин, а из столицы еще движется бесконечная колонна национальных гвардейцев и просто вооруженных жителей парижских предместий. Придворные перепуганы и некоторые советуют королю бежать в Рамбуйе, а потом и дальше. Но он решает прибегнуть к излюбленному средству: хитрить и обманывать.