Монтаньяры
Шрифт:
7 октября происходит первое после народного похода на Версаль собрание. Дантона встретили овацией, ведь это по его предложению Кордельеры расклеили по Парижу афишу-призыв, послужившую сигналом к бурным и, как теперь стало ясно, успешным, действиям народа. Затем перешли к вопросу, стоявшему на повестке дня. Дантон оглашает письмо, официально адресованное ему Маратом, в котором тот жаловался на преследования муниципальных властей. Естественно, Дантон целиком на стороне преследуемого журналиста. Тем более что борьба с произволом Ратуши составляла тогда основу его собственной политики. По предложению Дантона собрание выражает в резолюции «убеждение в том, что свобода печати есть необходимое следствие свободы каждого гражданина», и поэтому оно решило «взять под защиту всех авторов дистрикта Кордельеров, используя все свои силы». Это означало возможность использовать для защиты Марата батальон дистрикта из 500 волонтеров. Правда, Дантон заметил, что вряд ли дело дойдет до этого, ибо «Вайи не так глуп, чтобы посылать
Что сближало этого буржуазного, хотя и радикального революционера с Маратом, отличавшимся крайним левым экстремизмом? Видимо, в сознании обоих по-разному зарождалась идея союза революционной буржуазии и беднейшей части народа, союза, из которого вырастет партия монтаньяров. Если Марат — яростный и гневный голос народа, то Дантон практически, путем рассчитанной тактики хочет превратить их смутное, но могучее стихийное стремление к справедливости в реальные успехи Революции. Благодаря ему дистрикт Кордельеров стал местом слияния благородных побуждений талантливой революционной богемы с мечтой парижских санкюлотов о свободе и о лучшей жизни. Когда 21 октября толпа расправилась с булочником Франсуа, Марат разразился яростным, вопиющим, но бессильным гневом против властей. Дантон же ищет практических, реальных успехов в борьбе с голодом. В монастыре Кордельеров бедняки жадно внимают его словам: «Все знают об обильном урожае. Я сам родился в деревне, у меня точные сведения. Давайте призовем другие дистрикты, чтобы они добивались хлеба от властей. Верно говорят о реквизициях продовольствия в Парижском районе, о том, что крестьяне и торговцы прячут продовольствие. Надо терпеливо договариваться с производителями деревни». Голодающие жители столицы одобряют разумный план. Демулен превозносит его в своей газете, поддерживает Дантона. Собрание Кордельеров не зря четыре раза продлевает его полномочия председателя дистрикта. Он оправдывает доверие, громя эгоизм состоятельных жителей, не помогающих голодным. Дантон добивается введения в своем дистрикте чрезвычайного налога и собранные деньги раздает голодным в предместьях Сен-Марсель и Сент-Антуан. Дантон делается все более популярным народным оратором Парижа.
А Марат, без конца меняя свои тайные убежища, страдает от бездействия. Ценой отчаянных усилий он возобновляет с 5 ноября издание «Друга народа». За недели вынужденного молчания в нем скопилось столько яростного негодования, что он действует с удесятеренной энергией, защищая народ и бичуя власти. Прежде всего он хочет раскрыть глаза людям, успокоенным успехами октябрьского Похода в Версаль, и снова пробудить народ. Ведь даже его друг Бриссо в своей газете «Патриот Франсе» осуждает жестокости народа в октябрьские дни и пишет, что тем самым народ «роет себе могилу» мятежными крайностями. Марат, напротив, горячо одобряет их и прославляет восстание. Здесь уже намечается пропасть, которая в будущем разделит монтаньяров и жирондистов. Как бы отвечая Бриссо, Марат обрушивается на «робких граждан», пытающихся усыпить народ, отучить его от самой идеи восстания: «Народ поднимается на восстание, лишь когда он доведен до отчаяния тиранией. Каких только страданий не претерпевает он до того, как начинает мстить!» Марат показывает, что только народным мятежам французы обязаны завоеванием свободы, предотвращением заговоров аристократов.
Марат не может не выразить свое отношение к закону о «мятежных сборищах». Он резко осуждает того, кто внес проект закона, и благодарит тех, кто осудил его: «О, Мирабо, если бы ты причинил Франции только это зло, то твое имя будет вызывать ненависть честных граждан! Если бы Робеспьер не имел другого права на общественное признание, то одно лишь его сопротивление этому закону сделает его имя навсегда уважаемым!»
Марат еще незнаком лично с Робеспьером, но он уже выделил его среди депутатов Учредительного собрания, как человека, который чаще других выступает от имени народа. Революция, которая еще только начинается, уже сводит воедино будущий «триумвират» монтаньяров: Марата, Дантона и Робеспьера.
Впрочем, это лишь зыбкий, смутно мелькающий образ на очень мрачной в глазах Марата окружающей его картине Революции. В ноябре 1789 года он настроен пессимистично, как всегда, впрочем. Он горячо призывает народную Революцию, но не видит впереди ничего светлого. Когда обсуждается закон о рекрутском наборе в армию, призванную защищать родину свободы, он вопрошает: «Где родина тех, кто не владеет никакой собственностью, кто не может надеяться ни на какую должность, кто не извлекает никаких выгод из общественного договора? Они повсюду обречены служить кому-нибудь; если они не находятся под игом одного хозяина, они попадают под власть своих сограждан; и какая бы ни произошла революция, их участью всегда останется рабство, нищета и угнетение».
Выходит, что народ осужден на вечное проклятие рабства и нищеты. Ужасом полной безнадежности веет от таких заклинаний. Самое страшное здесь в том, что Марат и в этом мрачном предвидении будущего окажется, к несчастью, совершенно прав. В Марате всегда будет больше чувствоваться экзальтированный пророк-мученик, чем трезвый и расчетливый политик. Собственно, качества последнего в нем полностью отсутствуют.
Трудно
Уже в сентябре Марат выбирает себе конкретного, личного врага в лице министра финансов Неккера. Чем объясняется этот выбор? Некогда столь популярный швейцарский банкир, отставка которого послужила поводом для штурма Бастилии, быстро терял влияние при дворе и особенно в Учредительном собрании. Его финансовые проекты не имели успеха, он стал бесполезен, и его терпели только до сентября 1790 года, когда он оставил свой пост и, осыпаемый насмешками со всех сторон, уехал обиженный в Швейцарию.
Действительным хозяином в Ратуше, в Тюильри, да и в Манеже, как теперь предпочитали называть Учредительное собрание, становился маркиз Лафайет. Вообще 1790 год окажется временем реванша аристократов. Их влияние возрастает даже по сравнению с дореволюционным временем. Их старые реальные, серьезные феодальные привилегии останутся нетронутыми еще года три. Из 54 председателей Учредительного собрания, заседавшего до осени 1791 года, 33 были аристократами. К ним принадлежали и все министры, за исключением одного Неккера! Когда в сентябре 1790 года король заменит их, то большинство новых — снова дворяне, ставленники Лафайета.
Еще до октябрьских событий Марат в четырех статьях своей газеты резко нападает на Неккера. Возобновив издание в начале ноября, он продолжает кампанию, завершив ее составлением обширной брошюры, более чем в 50 страниц. Марат прямо обращается к Неккеру, как бы вызывая его на дуэль: «Я выступлю против вас великодушным врагом, защищайтесь и вы, как подобает храбрецу…» Эта манера выдает намерение автора: вести борьбу на равных с первым министром — значит стать равным ему по влиянию, весу, авторитету. Естественно, что многие насмешливо отозвались об этом, как о проявлении патологического тщеславия Марата. Это его нисколько не смущает, и он объявляет, что имеет «доказательства» того, как из «отца народа» Неккер превратился во «врага народа». Марат предъявляет обвинение по пяти пунктам. Неккер знал о военных приготовлениях двора, но не сообщил народу об «ужасном заговоре»; он пытался уморить народ Парижа голодом и даже организовал продажу «отравленного хлеба»; его финансовая политика контрреволюционна; начиная с 14 июля он пытается затормозить народное движение и снова заковать народ в его цепи; наконец, Неккер использует «доброту короля», чтобы толкнуть Людовика к деспотии. «Доказательства» Марата сводятся к использованию известных всем событий путем их крайне вольной интерпретации. Чем он доказывает, например, сознательное «отравление хлеба»? Ничем! В Париже не было ни одного случая, чтобы кто-то умер от яда, содержащегося в хлебе. Однако если учесть особенности аудитории Марата, неграмотных, невежественных и легковерных, крайне доверчивых бедняков (а Марат сам много раз именно так и характеризовал их), людей, к тому же страдающих от голода, безработицы и нищеты, озлобленных и недовольных, то ясно, что он добился по меньшей мере нового роста своей популярности! Это и было реальной целью демагогии, хотя, естественно, Неккер не был ангелом добродетели, как, впрочем, все другие министры короля. Во многих отношениях он даже имел на своем счету кое-какие положительные дела, например, содействие решению о созыве Генеральных Штатов.
Естественно, у Неккера хватило ума не ввязываться в полемику с Маратом. Однако Друга народа вновь начинают преследовать, поскольку он непрерывно задевал своими обвинениями кого-либо и некоторые обращались с жалобами в суд. 12 декабря полиция появляется у Марата, производит обыск, кое-какие бумаги конфискует, арестовывает журналиста и приводит его в Ратушу. Марат удостоен небывалой чести: его принимает сам маркиз Лафайет, причем встречает его с аристократической любезностью. Нет и речи о кампании против Неккера. Лафайет лишь интересуется, на чем основаны обвинения некоторых членов его штаба. Марат обещает опубликовать в газете доказательства. А затем Марата просто отпускают! Почему Лафайет проявил такое внимание и такую любезность к скандальному возмутителю спокойствия? Некоторые объяснили это «масонским братством»; оба собеседника были членами ложи. Однако к этому времени революция привела к распаду французской ложи Великий Восток. Даже сам ее гроссмейстер, герцог Орлеанский, по настоянию Лафайета был отправлен после октябрьских событий в Лондон. Дело в том, что Лафайет в это время активно интриговал против Неккера и добивался его устранения. В то же время встреча с Маратом могла быть объяснена им королю как попытка защиты министра, хотя Марат явно играл ему на руку. Торжествующий Марат ознаменовал свою победу над Ратушей в тот же вечер посещением Итальянской оперы. А на другой день, 13 декабря, Марат идет в Ратушу и требует приема у мэра Байи, и тот его немедленно принимает и даже выполняет требование вернуть все конфискованное полицией. Итак, власти не препятствуют дальнейшему изданию «Друга народа».