Монтаньяры
Шрифт:
Робеспьер, бледневший, слушая «кровожадного» Марата, теперь проповедует народное мщение. Этот воплощенный легист, строгий законник, благоговеющий перед нормами права, оказывается способен пренебрегать ими. 15 августа он выступает в Законодательном собрании и от имени Коммуны добивается упрощенного судопроизводства, упразднения системы двух инстанций. Приговор сразу должен быть окончательным, не подлежащим пересмотру: «С 10 августа, — заявляет он, — жажда мщения народа еще не получила удовлетворения». Его поддерживают монтаньяры Собрания. Мерлен из Тионвиля требует, чтобы жены и дети эмигрантов были взяты как заложники.
17 августа Собрание учреждает Чрезвычайный судебный трибунал, и Робеспьера выбирают его председателем. Ему доверяют дело народного мщения! Но это оказывается для него чрезмерным. Он готов идти с народом, использовать союз с
Жорес так объясняет отказ Неподкупного от должности: «Робеспьер уклонился из боязни ответственности и из обдуманного честолюбивого расчета. Робеспьер не любил брать на себя решающие функции, когда точные действия влекут за собой определенную ответственность. Он предпочитал роль советчика, когда умело уравновешенные слова и искусные комбинации тактических ходов позволяют уклониться от определенной и прямой ответственности. Может быть, если бы у него хватило мужества согласиться, то у народа не было бы яростного взрыва нетерпения и подозрительности, происшедшего в сентябрьские дни».
Оправдывая свой отказ от участия в Чрезвычайном трибунале, Робеспьер указывал, что он не может быть беспристрастным судьей врагов нации, против которых он всегда боролся. Но в таком случае судьями над роялистами надо было назначить роялистов! Это был жалкий софизм, речь шла не о личной вражде! Удивительно другое, Робеспьер обладал магической способностью придавать подобным доводам убедительность и серьезность там, где другой вызвал бы просто смех.
Не только Робеспьер уклонялся от суровой обязанности осуществления правосудия. Жирондисты особенно провокационно не хотели пачкать себе руки. А неторопливая работа Чрезвычайного трибунала, покаравшего нескольких второстепенных лиц, возмущала санкюлотов. Их словно намеренно толкали самим осуществить правосудие. И эта драма произошла.
В подстрекательстве обвиняли Марата, тогда как он лишь отражал настроения самого народа. Сразу после 10 августа он обрел небывалое для него состояние удовлетворенности, радости и гордости. Он ожидал теперь наказания тех, кто вынудил народ взяться за оружие и пойти на смерть в защиту революции. «Если меч правосудия поразит наконец интриганов и нарушителей долга, — писал он, — от меня больше не услышат призыва к народным расправам, жестокому средству, какое может предписать народу, доведенному до отчаяния, единственно закон необходимости».
Но проходит два дня, и Марат снова призывает к народной расправе. Подозрительная вялость жирондистов в Собрании, бездействие Чрезвычайного трибунала, поток тревожных слухов о происках роялистов возмущают его. В отчаянии он требует расправы с Законодательным собранием, «возобновившим свои адские происки». Возможно, пишет Марат, «решение более верное и разумное — отправиться с оружием в руках в тюрьму аббатства, вырвать из нее изменников, особенно швейцарских офицеров и их сообщников, и перебить их всех».
Примерно так и началось 2 сентября кровавое побоище, и на Марата поспешили свалить ответственность за него. В действительности не он один призывал к избиению в тюрьмах. Стихия мщения — порождение массового возмущения, вызванного угрозой гибели революции, голодом, политическим хаосом, а главное — страхом. Сразу после 10 августа первая радость победы быстро сменилась тревогой. Почему Собрание не пошло на отрешение короля, а лишь на его временное отстранение? Почему Собрание хочет ликвидировать Коммуну? Почему молчит Якобинский клуб? С каждым днем растет число тревожных, мучительных вопросов, терзающих сознание патриотов. Приходит грозное известие о выступлении против Франции 80-тысячной армии Пруссии. А ее жестокие и кровавые цели известны еще из манифеста герцога Брауншвейгского. Затем следует предательство Лафайета и его бегство к врагу. Сбылось еще одно мрачное пророчество Марата. 23 августа в Париже узнают, как из-за измены враг захватил город Лонгви. Он наступает на Верден, а затем откроется дорога на Париж. Множество сообщений о роялистских мятежах на юге страны, на западе, в Вандее. Жирондисты хотят, чтобы правительство бежало из Парижа. Только Коммуна лихорадочно формирует батальоны добровольцев. И в это время, 30 августа, когда Коммуна воплощает последние надежды патриотов, ей наносят удар в спину: Собрание принимает решение о ее роспуске!
Такая провокация не может не вызвать самой яростной реакции. Собрание
Смехотворны попытки многих революционеров ссылаться на «неведение». Все знали, что должно произойти избиение и что это будет 2 сентября. Генеральный прокурор Коммуны Манюель накануне приказал освободить знаменитого драматурга Бомарше из тюрьмы Аббатства. Робеспьер, Тальен также добились освобождения священников, которые были раньше их преподавателями в лицее Людовика Великого. Дантон, Фабр д'Эглантин спасли нескольких человек. Военный министр Сержан, противник избиения, специально накануне уехал из Парижа, чтобы снять с себя всякую ответственность.
Избиения продолжались пять дней, так что при желании их можно было остановить. Но Робеспьер, Дантон, мэр Парижа Петион, министры-жирондисты, прежде всего Ролан, командующий Национальной гвардией Сантерр не шевельнули и пальцем. Министр внутренних дел Ролан писал 3 сентября, когда убийства только начинались: «Вчера произошли события, на которые, вероятно, надо закрыть глаза» (буквально: «набросить покрывало»). Он добавил, что в них, может быть, надо видеть «своего рода правосудие». Потом жирондисты постараются забыть эти слова, когда начнут использовать сентябрьские расправы в борьбе против монтаньяров.
Но первым в межпартийной борьбе использовал их Робеспьер, который на вечернем заседании Коммуны 2 сентября выступил против Бриссо, обвинив его в том, что он возглавляет заговор с целью сделать королем Франции герцога Брауншвейгского. Единственным доказательством оказалась ссылка на то, что близкий к жирондистам журналист Карра в своей газете еще в июле отзывался о герцоге как о весьма просвещенном и либеральном человеке, достойном короны. Речь не шла определенно о французской короне. Многие считали, что это был просто наивный намек на то, чтобы заинтересовать герцога в австрийском троне. Замысел Робеспьера состоял в том, чтобы, воспользовавшись оргией убийств, направить возбужденных санкюлотов на жирондистов и уничтожить их. Вначале, казалось, эта затея обещала успех. Наблюдательный комитет Коммуны приказал произвести обыск у Бриссо, который не дал никаких компрометирующих материалов. Робеспьер добился даже выдачи ордеров на арест Ролана и жирондистских депутатов. Дантон вмешался и приказал прекратить эту нелепую затею, а уже через несколько дней Робеспьер решительно отвергал свое участие в этом деле, хотя и очень неубедительно. В конечном итоге Жорес, откровенный сторонник Робеспьера, после тщательного исследования документов называет Неподкупного «великим клеветником» и так объясняет его действия: «Мне кажется почти несомненным, что в этот момент Робеспьер надеялся на почти полное уничтожение Жиронды, я имею в виду уничтожение ее политического влияния. Он был убежден в том, что она представляла большую опасность для Революции, что она ослабляла ее энергию, которая растрачивалась на никчемные политические интриги».