Монументы Марса (сборник)
Шрифт:
Но как они сделали Калерию Петровну? Это же точный дубль, словно клонировали.
Затем ребята потребовали, чтобы она отвезла их к себе на дачу.
Решили осмотреть место нападения, а потом попить чаю на даче.
Сошли с электрички и сразу замолчали. Как будто оробели, хотя Детский садик испугать было трудно.
Вот и канава, траншея, внизу в ней вода, рыжая труба, до половины ушедшая в желтую воду. На стенках траншеи – следы падения Калерии. Это место они легко отыскали.
Потом стали смотреть вокруг.
Следов мужчины не нашли, если они и были, то их
И тут же под кустом, в высокой крапиве, Леночка отыскала заброшенный туда ворох одежд Маргариты. Одним движением тот мужчина успел свернуть и отбросить вещи, пока Лера выбиралась из траншеи.
– Значит, они ее убили, – сказала Лена.
– Нет, – поправил ее Шимановский. – Они ее ликвидировали, растворили, испарили без следа.
– С чего это ты взял?
– Если они могут сделать действующую копию Калерии Петровны, – сказала Лена учительским контральто, – что им стоит растворить человека? Это возможно и у нас, может, не так быстро…
– Но научимся, – сказал Шимановский. – Обязательно научимся.
– Все ясно, – сказала Лена. – Они должны были убрать вас. В последний момент, незаметно, чтобы никто не хватился по крайней мере до конца совещания, до принятия решения.
– А что потом? – спросил Губайдулин.
– Потом они бы придумали. Без Калерии Петровны мы все равно бы развалились.
Все замолчали. Им не хотелось разваливаться.
– Они нас спутали, – согласилась Калерия. – Мы были в одинаковых плащах, в платках и грязных ботах. Шел дождь. Он не знал меня в лицо, специально окликнул, но вряд ли хорошо разглядел.
– А вы удачно нырнули в яму, – засмеялся Шимановский.
– Ужасно! Ты бы посмотрел, на кого я была похожа, – возразила Калерия.
– А мы сейчас проверим! – крикнул Губайдулин.
Он сделал вид, что хочет столкнуть Шимановского в траншею.
Им уже было смешно. Они не хотели долго пугаться. Они были живы, здоровы и готовы бросить вызов любым негодяям, даже в масштабе Вселенной. И они будут отныне защищать меня…
– Если они так боятся вас, мы их бояться не будем, – подытожила Алена.
Маргарита так и не вернулась домой. Никогда.
На следующий день Лера настояла на том, чтобы Олег достал машину и вывез семейство с дачи.
Губайдулин и Шимановский приехали помогать. Конечно, от Губайдулина было мало толку, но зато он был самый веселый.
Другая поляна
Морис Иванович Долинин – младший научный сотрудник на кафедре, которую я имею честь возглавлять. Это приятный молодой человек, к тридцати пяти годам несколько располневший от сидячего образа жизни, голубоглазый и румяный, любимец наших аспиранток и гардеробщиц. К его положительным качествам относится, в частности, преданность изучаемому им Александру Сергеевичу Пушкину. Еще в средней школе Морис поставил себе целью выучить наизусть все написанное великим поэтом, и следует признать, что в этом он преуспел, хоть и путает порой порядок абзацев в «Истории Петра Великого». Кандидатскую диссертацию, уже готовую к защите, он писал по истории написания «Маленьких
Следует сказать также, что Морис, будучи влюбчив, до сих пор не женат. Причину этого я усматриваю в душевной травме, нанесенной ему на первом курсе университета очаровательными коготками Инессы Редькиной, ныне в третьем браке Водовозовой. Мое знание прошлого Мориса объясняется просто: я преподавал на его курсе и был осведомлен о драмах и трагикомедиях студенческой среды.
Последние семь лет мы работали рядом, Морис был со мной откровенен, делился не только научными планами, но и событиями личной жизни. Его откровенность и вовлекла меня в переживания, равных которым мне переносить не приходилось.
– Уж не влюбились ли вы, голубчик? – спросил я как-то Мориса, обратив внимание на то, что он три дня кряду приходит на работу в новых, чрезмерно ярких галстуках и сверкающих ботинках.
– Нет, что вы! Этого со мной не случается! – ответил он с таким скорбным негодованием, что я уверился в своей правоте.
Я полагал, что вскоре он сам во всем покается. В драматический момент размолвки или, наоборот, когда счастье переполнит его и хлестнет через край.
Дело было летом, я как раз собирался в отпуск, мы заседали на кафедре по какому-то пустяшному вопросу, хотя следовало бы поехать всем на речку купаться. Я попросил Мориса набросать проспект статьи, которую он намеревался предложить в сборник. Морис долго мусолил ручку, смотрел в потолок и вообще думал не о проспекте. В конце концов он взял себя в руки и изобразил несколько строчек. После чего вновь ушел в сладкие мысли. Получив набросок проспекта, я обнаружил там несколько раз повторяющееся на полях имя Наташа, а также курносый профиль, выполненный немастерской рукой.
После заседания я не удержался и спросил Мориса:
– Вы намерены посвятить свою статью Наташе? Мы напишем просто: «Наташе посвящается» или более официально?
– Я вас не понимаю! – взвился Морис, словно я собирался похитить эту Наташу.
Я показал ему злосчастный проспект. И он на меня смертельно обиделся, на два дня.
Затем в его отношениях с Наташей наступил какой-то кризис. Он потерял аппетит и перестал чистить ботинки. Без сомнения, он был глубоко травмирован каким-то пустяковым словом или подозрением.
Я спросил его:
– Вы чем-то расстроены?
– Вам не понять, – сказал Морис с таким видом, словно в мои времена отношения с возлюбленными бывали только безоблачными.
– Разумеется, – согласился я. – А все-таки?
– Мы расстались, – сказал он. – И навсегда.
Вдруг его прорвало.
– Я так больше не могу! – прошипел он трагическим шепотом, который был слышен в соседних коридорах. – Я этого не перенесу.
Я не ручаюсь за точную форму его монолога, но суть его заключалась в том, что в сердце моего коллеги вкралось подозрение, любят ли его или – о, непереносимая альтернатива! – не любят.