МОР

Дикий Вася

Вместо неприветливой мины, которой Паша так боялся, его встретила пусть не голливудская, но улыбка.

«На работу как на праздник, – подумал Паша. – Вот бы и мне так… Нет, не на такую работу, конечно, а на свою дерьмовую работёнку как на праздник…»

– Привет, – поздоровалась девушка не первой свежести.

– П-привет.

Она бесцеремонно прошла внутрь, уселась на кровать и сказала:

– Деньги вперёд.

– А… да-да, конечно.

Паша расторопно достал заранее заготовленную сумму и сунул Аделаиде, если указанное в анкете имя было настоящим. Та спрятала

ещё не отработанное в ридикюль и откинулась на спинку кровати.

– Чего желаете?

– Я… ну…

Паша уже пожалел, что решился на эту авантюру. И дама была далеко не первого сорта, и его «маленький друг» весь съёжился от страха, и вообще всё было таким мерзким, неестественным и противным, что хотелось просто сбежать в свою кроватку, укрыться одеялом и проваляться так до самого Апокалипсиса.

– Начнём с минета?

– Можно, – согласился Паша, несмотря на душевные метания, и остался стоять у открытой двери как вкопанный.

Ада засмеялась и, подойдя к клиенту, захлопнула дверь.

– Первый раз?

– Т-так заметно?

Она кивнула, задорно улыбнувшись, отчего в уголках глаз заплясали гусиные лапки.

– Просто расслабься, – с этими словами проститутка опустилась на корточки и стала покушаться на ширинку Павлуши.

– Угу, – промычал он и вытянулся по струнке, молясь, чтобы его приборчик зафурычил.

Поначалу страх затмевал всё, но вскоре естество взяло верх, и Паша с удивлением обнаружил, что на место переживаний пришли давно позабытые ощущения: прикосновение женских рук и губ, мурашки по коже, овладевающее сознанием и телом желание.

Это было то, ради чего он всё это затеял. Его мучения оказались не напрасны и окупились в сто крат. Он фонтанировал точно брандспойт и с трудом мог вспомнить, когда его так выворачивало наизнанку.

– Покурим? – доведя дело до победного конца, предложила Ада.

– Я не курю, – выдохнул Паша, всё ещё не придя в себя.

– Ты и с проститутками не спишь, – хмыкнула она. – Всё бывает в первый раз.

Паша спорить не стал и послушно взял прикуренную сигарету. Он затягивался и думал о том, от чего всё это время отказывался. И вспоминал много другого, чего был лишён своей супругой, пребывающей в бесконечной мигрени.

Табак прогорел до фильтра, и грязные хлопья пепла приземлились на плохо выстиранную постель. Паша всё ещё держал окурок, разглядывая его, как священную реликвию.

– А можно я тебе? – наконец спросил он.

– Ты мне? – засияла Аделаида.

Паша неуверенно кивнул.

– Нужно, – засмеялась она и охотно раздвинула ноги.

Раньше Лена не отказывалась от оральных ласк, и Паша с удовольствием ублажал её. Но шли годы, килограммы прибавлялись и делали процедуру гораздо менее приятной для обоих. Ленино желание угасало с каждой съеденной булочкой и гормональным сбоем, а Пашины отчаянные попытки получить «доступ к телу» терпели ставшее привычным фиаско.

Но тут Павлуша оторвался по полной и вспомнил, что такое «запах женщины». Правда, Ада могла быть повнимательнее к личной гигиене, но в кураже и дурмане похоти, ненасытный клиент не придал этому особого значения.

Потом настало время самого акта, и Паша не был нежен и чуток, он рвал Аду как Тузик грелку и не чувствовал ничего кроме неописуемого кайфа и животной агрессии.

Когда Ада ушла, Пашу вырвало. Он еле успел добежать до общего туалета. Исторгнув из себя недопереваренный перекус в виде хотдога, он заплакал.

Паша никогда не изменял своей супруге, какой бы жирной и безразличной к нему она ни была. Никогда, до сегодняшнего вечера. Его трое детей ждали его дома, пока он ковырялся в гениталиях этой недомытой продажной женщины. Ему стало так противно. Противно от неё, от того, что он сделал, от себя самого.

Проревевшись, Паша умылся, привёл себя в относительный порядок и покинул ночлежку уверенный, что ноги его здесь больше не будет.

Стоя перед дверью в свою занюханную двушку, он пытался подавить неприятное чувство, которое многие описывают как «сосёт под ложечкой». Оно было вызвано недавним сосанием Ады вовсе не под этой самой ложечкой и последующими мероприятия, порицаемыми за пределами супружеского ложа. Ему так хотелось всё исправить, хотелось загладить, даже зализать свою вину, что не терпелось поскорее обнять любимую супругу и попросить прощения. Молча, без признаний и оправданий. Он бы, может, даже букет купил, но баррель вырос и не оставил цветочкам шанса.

Несмотря на ярое желание поскорее заключить Лену в объятия, Паша топтался в нерешительности и теребил в руках ключи от квартиры. Он боялся, что она всё поймёт. И что не поймёт ничего. Его буйную голову даже посещала мысль о чистосердечном признании, но здравый рассудок мигом напомнил, какой Леночка бывает в гневе, и что весит она раза в два больше его и детей вместе взятых – так что с раскаяниями на такие темы шутки плохи.

В конце концов дальше тянуть было уже глупо, так что Паша взял себя в руки и заставил одной из них сунуть ключ в скважину и повернуть его по часовой стрелке.

Леночка смотрела свой любимый сериал, звуки которого доносились из спальни. Дети возились в комнате и не замечали прихода папика. В общем, ничто не походило на идиллические фильмы, в которых радостный отец семейства кидает шляпу на вешалку и кричит с порога «Honey, I’m home!» От этого Паше стало ещё тоскливей, и он наспех сбросил ботинки и поторопился к Лене.

– Подожди ты, – недовольно буркнула она, когда супруг со всей страстью и отчаянием попытался её обнять. Паша не послушался и только настойчивее потянул свои руки. – Ну вот из-за тебя всё пропустила!

«Ну и пошла ты!» – безмолвно бросил отвергнутый муженёк и удалился в уборную, чтобы принять душ после кто-его-знает-с-кем-спавшей Аделаиды.

В результате необдуманного жеста супруги Паша вспомнил, что его толкнуло на соитие на стороне. Отсутствие секса было лишь каплей в море. Истинные причины лежали куда глубже.

После душа он наскоро перекусил остывшей едой и молча лёг спать.

По завершению сериала Лена уложила детей и тоже завалилась на боковую, забыв стряхнуть крошки от булочек и печенья, без которых сериал казался неполноценным. Она так и не поняла, что что-то очень сильно изменилось и больше никогда уже не будет прежним.