Мораль и Догма Древнего и Принятого Шотландского Устава Вольного Каменщичества. Том 3

Пайк Альберт

Бог Ветхого Завета повсюду представлен как непосредственный автор и источник всякого Зла, направляющий к людям злых и лживых духов, ожесточающий сердце фараона, навещающий правителя, приносящего зло целым народам. Только жесткое положение учения о превалировании суровости Господа над Его милостью может оправдать несомненно человеческие жертвоприношения, которые, предположительно, если не явно, совершались Авраамом и Иеффаем. Вполне допустимо и широко распространено среди многих и многих народов мира, особенно древнего, признание существования Бога без создания для себя хоть сколь-нибудь достойного Его нравственного облика. Добро и Зло полагались исходящими из единого мистического центра, которому коллективный разум каждого народа приписывал те свойства и качества, которые соответствовали его уму и уровню цивилизации и развития. Отсюда и раздражение богов целительным искусством Эскулапа и похищением Прометеем огня в гуманных

целях спасения и процветания человечества. Сам дух природы, воплощенный в Орфее, Тантале или Финии, подвергался убийству, заключению или ослеплению за чересчур вольное, по мнению богов, распространение божественных таинств среди людей. Понятие Божественной ревности существует и до сих пор, принимая в различных обстоятельствах разнообразные формы. У Гесиода она предстает в низшей форме простой человеческой злобы. В случае с Богом Моисея это ревность и гнев как следствие протеста против Его власти и своего рода, иначе говоря, измены в ее политическом и законодательном толковании; и даже кары, которые Он сулит людям за почитание иных богов, часто кажутся вызванными скорее Его ревностью и ощущением унижения Собственной Божественности, нежели беспристрастностью и твердостью в осознании Своей высшей власти. У Геродота и других позднейших авторов это качество приобретает несколько более философский вид: теперь это стремление Бога к сохранению всеобщего вселенского Равновесия в мироздании, которое подразумевает наказание гордыни, чрезмерных амбиций и заносчивости.

Бог промыслительно воздействует на Природу посредством всеобщих неизменных законов и постоянного образа действия; Он заботится о вещах материального мира, не нарушая их устройство, потому что воздействует на вещи, которые сотворил, исключительно исходя из их природы. Очевидным фактом является то, что в материальном и неодушевленном мире Он действует в соответствии с его материальностью и бездушностью, а не вопреки им, в то время как в одушевленном мире – в соответствии с его одушевленностью, а опять же не вопреки ей. Следовательно, промыслительно управляя миром, Он действует в соответствии с неизменными и точно сформулированными законами и постоянным образом действия, а посему Он заботится о людях, не нарушая и не меняя при этом их изначальное устройство, постоянно действуя сообразно человеческой природе, а не вопреки ей, воздействуя на весь живой мир через человеческие совесть и частичную свободу, но отнюдь не вопреки им.

Бог действует в соответствии со всеобщими законами во имя всеобщей цели. Безусловно, благом является сила планетарного притяжения, ибо за счет нее Вселенная является единым целым и не распадается на отдельные элементы; и когда наземь падает столп Силоамский, убивая восемьдесят жителей Иерусалима, это количество кажется нам неизмеримо малым, по сравнению с мириадами миллионов людей, которые живут и здравствуют, благодаря действию этого закона. Именно ради них нельзя было отменить этот закон и оставить столп стоять, ибо нельзя было сохранить столп, не отменяя действие закона.

Невозможно представить себе Совершенную Волю, не приписывая ей в определенной степени свойств механизма, ибо в человеческом языке просто не хватает средств для описания этого идеального сочетания нерушимых законов и высшей Нравственности, которое поэты древности разделяли на образы Ананке, или Эймармене, и Зевса. Так как же человеческому сознанию совместить понятие Совершенной Свободы Верховной и Всемогущей Воли Бога с нерушимым законом необходимости, который является неотъемлемой частью Его природы и просто необходим для того, чтобы Он Сам продолжал существовать в единстве всех Своих Божественных свойств, например справедливости и милости, и оставаться таким же, каким Он был и вечно пребудет, поскольку Он не способен изменить Свою природу, чтобы стать несправедливым, немилостивым, жестоким, переменчивым, или же напротив – отменить великие нравственные законы природы, чтобы зло в миг единый стало добром, а добродетель – пороком?

Ибо все, что нам известно о свободе воли, – это опыт своевольного пользования ею, наш собственный и окружающих нас людей; а посему понятие Верховной Воли, управляемой, тем не менее, Нерушимым Законом, даже при условии, что Закон этот не навязан сверху, а принят добровольно, всегда уязвимо для неверных толкований, в том ли смысле, что его лишают в принципе неотделимого от него свойства Свободы, в том ли смысле, что его под названием «Необходимости» низводят до гораздо более низменного нравственного и интеллектуального состояния, чем состояние неизменно изменчивых деяний человеческих.

Только когда мы окажемся в состоянии возвысить в собственном разуме понятие Закона над понятиями тирании и пристрастности, сумеем мы осознать, что ограничения, самостоятельно наложенные на Себя самое Верховной Первопричиной, представляют собой набор определенных альтернатив, управляющих нравственным выбором и являющихся истоками и хранителями человеческой свободы; но тогда перед нами снова возникает противоречие, состоящее в невозможности представить себе некий закон, который был бы превыше Самого Бога, закон, который был некогда принят Богом для Себя Самого, но не может таким же простым Его волеизъявлением быть отменен; нам непонятна в таком случае сила, коией он действует.

Зевс предстает у Гомера и Гесиода клубком противоречий, объединяя в себе силу и слабость, мудрость и безумие, статус вселенского Отца и узкую семейственность, всеобщий контроль за происходящим в мире и подчинение высшей необходимости, – то есть Судьбе, присвоением какового имени древнейшая проблема снова была отброшена назад, в состояние полной неясности и неразрешенности, непостижимости средствами человеческого разума; так биение мухи в сети паука не только не способствует ее освобождению, но напротив, лишь еще плотнее запутывает ее там.

Древнейшие представления людей о Боге были скорее неопределенными, чем негативными. Постепенное снижение Его образа произошло значительно позднее. Бог природы воплотил в себе смену времен года, равно как и смену дня и ночи. Он был переменчив: то злобен, то добр. Природа кажется нам капризной в силу того, что она то наделяет нас всеми плодами своими, то снова бессердечно забирает их у нас; и поскольку она видится нам склонной к самоуправству и поверхностности, несмотря на то что все же отвечает высшим требованиям нравственного чувства, способного постигнуть сокрытые истины ее таинств, – для человека становится возможным низвести ее образ до образа Шивы, Сатурна, или Мекситли, покровителя жестоких оргий на залитых кровью алтарях. Все древние воплощения Божественной силы несут в себе следы этого противоречия. Они никогда не бывают совершенно порочны или совершенно благи.

Никогда и никакой народ не делал своих богов абсолютно злыми и порочными. Простая и искренняя набожность заставляла людей во все времена воспринимать Бога как праотца всех вещей этого мира, верить в Него и надеяться на Него. Изначально на Верховного Правителя мира взирали с высшим, безраздельным благоговением. Пока еще в сознании людей не возникало противоречий, сомнений в Его милосердии, несогласия с Его способами управления миром. Страх мог вызвать тревогу, но не мог отбить надежду, а тем более – вызвать неприязнь. Только гораздо позже, когда абстрактные понятия в сознании людей стали приобретать черты реалий, когда новые понятия или уточнение и разделение на составные части старых понятий породили новые слова человеческого языка, для того чтобы обрести выражение, возникла необходимость установить четкий барьер между Добром и Злом.

Для того чтобы как-то оправдать существование в мире зла, потребовалось изобрести какой-то новый логический прием, который не нарушал бы изначальную набожность и одновременно с этим способствовал самоуспокоению изобретателя, и такими уловками стали утверждения об изначальной порочности женщины или о существовании некоего стороннего объекта, отдельного от Первопринципа Добра, – Тифона, Аримана, полученного либо путем разделения изначального Бога на две части, либо путем снижения образа Древнего Бога до простого дэва, или демона, равного в правах со всеми себе подобными. В силу той же необходимости мудрецы древнего Востока разработали теорию изначальной порочности плоти и вообще всякой материи; иудеи передали во владение Сатане все незаконное и безнравственное; древнегреческая мысль, часто приобретавшая вид более древних, а посему более мудрых, заключений, возложила на самого человека ответственность за всех ужасных существ, созданных его воображением, доказывая, что ему стоит благодарить только самого себя за все неприятности, которые они ему приносят, в то время как все благо приносят ему Небеса, и это их добровольный дар ему. Гомер даже заставляет Зевса воскликнуть на олимпийском собрании богов: «Странно, как люди охотно во всем обвиняют бессмертных! Зло происходит от нас, утверждают они, но не сами ль гибель, судьбе вопреки, на себя навлекают безумством?»¹³. «Человек виноват, а не боги, в том, – пишет Солон, рассуждая о пороках современного ему общества, – что наступает разрушение». А Еврипид в конце продолжительной схоластической дискуссии о природе зла приходит к заключению, что люди поступают неправильно не в силу природной нехватки здравых смысла и чувства, а в силу того, что даже зная, что есть благо, они по разнообразным причинам предпочитают отказываться от следования его путями.