Море для смелых
Шрифт:
Вот получает задание: найти материал такой-то упругости. Начинаются поиски…
Поиски пора было начинать, и Лешка не без активного участия брата решила проводить опыты во дворе, в сарайчике, покрытом толем.
Правда, во время серии широких экспериментов произошел какой-то странный, не предусмотренный программой взрыв: из сарая повалил едучий белый дым. Севка выскочил и как ошпаренный закричал: «Горим!..»
Сбежались соседки, стали шипеть, что она всех поднимет на воздух, что с них достаточно американских испытаний ядерного оружия.
Сравнили!.. Так-таки всех сразу на воздух она и поднимет!
Химики взрывы называют «хлопками». Знали бы эти соседки, какие хлопки иногда бывают — человека выбрасывает в окно.
Это ж какое самообладание надо иметь, чтобы всегда быть в опасности и ничего не бояться! А они дыма испугались.
Отец строго сказал:
— Хочешь уродом себя сделать? Прекрати!
«Но ведь кто не ищет, тот ничего не находит», — хотела возразить она. Однако на время широкие опыты пришлось свернуть и заменить рационализацией мелкого масштаба: Лешка долго изобретала кислотоупорную замазку для труб, чтобы покрывать ею сварные швы.
И добилась своего! Она получила за изобретение шестьсот семьдесят шесть рублей двадцать восемь копеек (особенно поразили ее эти двадцать восемь копеек). Купила модную клетчатую материю на платье, перчатки в сплошных дырочках. Приглядела даже сиреневую шапочку, но приобрести ее решила немного позже. «Варил бы котелок, а деньги будут», — сказала она себе и размечталась, как специально отправится в Москву покупать демисезонное пальто колоколом и туфли на самом тонком каблуке…
От Шеремета писем все не было. Обиделся? Или случилось что? Конечно, она неверно сделала, что не ответила ему. Надо быть терпеливее к людям, даже если они ошибаются. А она всех готова поучать. Легче всего оттолкнуть: «Я хорошая, а до тебя мне нет дела». Философия равнодушных эгоистов. Надо не поступаться своими принципами, но быть человечнее.
Она села писать ему письмо, совсем товарищеское. Что он делает? Не думает ли снова приехать к ним на комбинат?
«Григорий Захарович стал начальником только химкомбината, а Валентина Ивановна заведует центральной лабораторией. Мы же, до пуска главного корпуса, опять „кто куда пошлет“.
Пока присвоили второй разряд аппаратчиков. Оклад — четыреста пятьдесят рублей. Ну ничего, станем за аппараты — будем по тысяче получать.
А Верочку Аркушину — помнишь, подруга моя? — мы попросили начальство в эти дни не гонять подсобницей, пусть дома с дочкой посидит. Гаранжин взъелся: „У нас не собес!“ А Панарин (помнишь, маленький такой, курчавый?) ему в ответ: „Мы ее норму будем выполнять!“.
Тогда Гаранжин вовсе заартачился.
Да Вера и не захотела снисходительности, на работу выходит, как все, только бегает в ясли кормить Иришку!
Ну, я, кажется, разболталась. Наверно, надоела. Приезжай — все сам увидишь».
Поставила фамилию с хвостиком, послюнявила клейкую полоску конверта и понесла письмо на почту.
Перед почтовым окошком заколебалась: не навязывается ли? Что он подумает? Но решительно протянула письмо женщине в очках с поломанной дужкой.
Женщина проштемпелевала письмо, и оно сразу стало чужим.
Утром Панарин и Лобунец поссорились. Проснувшись, Потап увидел у себя в ногах, на спинке кровати, нарисованный автомобильный знак: «Скорость — 5 км». Он сразу сообразил, что это значит, и заявил Стасю, что решение его непоколебимо — свой бульдозер он не оставит, даже несмотря на его малую скорость.
Панарин возмутился:
— На тебя, как на аппаратчика, уже потрачены деньги! А главное, что прискорбно, — у тебя нет крылатости!
— Зато есть колесность! — возразил Лобунец. — На бульдозере я — академик. Не всем же химиками быть. Если шеи нет, у рака не займешь.
— Ты не понимаешь…
Потап рассердился:
— Почему ты навязываешь свои взгляды?
— Нисколько! Я хочу убедить! Комсомол взял шефство над химией…
— Между прочим, и над стройками. Ты любитель поучать и спорить.
— Друг спорит, недруг поддакивает, — вспыхнул Стась. — Как же ты будешь дальше?
— Николы так не було, шоб нияк не було, — спокойно ответил Потап, — якось буде.
Панарин ушел.
Лобунец после завтрака достал из чемодана свой дневник. Работать сегодня предстояло во второй смене, а дневник он изрядно запустил. Не торопясь, Потап прочитал страницы, написанные до отъезда в Шамекино:
«Начал на кухне стирать рубаху, а дежурная, тетя Паша, подняла крик: „Не дам воды, уже был отбой — ложись спать!“ Выстирал ночью холодной».
«Исправил девчатам утюг».
«Маленько выпил по случаю получки. Стась чехвостил, говорит: „Старорежимные замашки“».
Ну, это все ерунда записана. А вот здесь поважнее.
«Главное в девушке не внешность красивая, а душа, отношение к людям. Я ведь Стасю нарочно о Звонаревой, что некрасива — рыжая, губастая. Разве в этом дело?»
Он задумался. Вот Надя Свирь. Скромная. Умница. Волевая. Нот, это плохо, если начинаешь перечислять, что нравится. Все.
Он прочитал в дневнике: «Надо быть с характером, а не Тишей из „Грозы“».
Ниже латинскими буквами написано: «Hotcu pozelowat».
Подумал озорно: «Вот бы здорово было: приходить каждый вечер с Надей к теплоходам, в порт, и, будто прощаясь, целоваться. При всех, вполне законно».
Да, это вопрос: достаточно ли твердо проявляет он свой характер?
Еще до отъезда на практику после «вечера химии» пошел он провожать Надю домой. Хотел взять под руку. Надя отстранилась:
— Не люблю ходить под ручку!
«Ну что ж, может быть, и правильно — нашему брату нельзя давать потачку».