Море – мой брат. Одинокий странник (сборник)

Керуак Джек

Палмер засмеялся.

Они молча изучали карты. Билл взглянул на Уэсли и задумался, как тот может часами смотреть на море, а затем спокойно играть в карты. Разве там, на носу, не темно, не огромно? Уэсли поднял глаза на Билла. Они молча смотрели друг на друга… и в этом коротком взгляде темных глаз Билл прочел, что Уэсли читал его мысли и отвечал ему – да, он любил и созерцал море; да, море темно и огромно; да, Уэсли это знал, и да, Билл понял. Они отвели взгляды.

– Пас, – пробормотал Дэнни, изгибая светлые брови.

– Есть, – сказал Уэсли.

Ник

провел языком по нёбу.

– Три, – сказал он наконец.

Билл махнул Нику рукой. Ник усмехнулся:

– Отдаешь мне победу?

– Само собой, Ленин, мир твой, – сказал Билл.

Дэнни вежливо засмеялся.

– Как верно, – мурлыкнул он.

– Козырь – бубны, – пробормотал Ник.

Они начали играть молча.

– Я переезжаю к Нику, – некоторое время спустя объявил Дэнни. – Как считаете, тут ведь намного приятнее, чем в этом вонючем кубрике?

– Несомненно, – сказал Билл.

– Ты ему не верь, – быстро сказал Ник. – К черту его отговорки. На самом деле он хочет быть рядом со мной.

Палмер засмеялся и покраснел. Ник ущипнул его за щеку:

– Красив, не правда ли?

Уэсли слабо улыбнулся, Билл несколько смущенно поправил очки.

Ник с каменным лицом продолжил игру.

– Нет, правда, мне здесь нравится куда больше, – барахтался Дэнни. – Тут гораздо милее.

Уэсли посмотрел на него с любопытством.

Ник шлепнул на стол туз. Уэсли носом выдувал клубы дыма, обдумывая следующий ход. Каюта погрузилась во тьму, когда открылась дверь; они услышали, как волны снаружи шелестят и плещут в борт движущегося судна.

– Не стой там, чеша в затылке! – заорал Ник. – Закрывай и входи.

Дверь закрылась, и в каюте снова зажегся свет. Явился парень из орудийного расчета.

– Привет, Робертс, – поздоровался Ник. – Садись.

– Не знал, что ты держишь игорный зал, – засмеялся молодой солдат.

– Только вист.

Солдат примостился на койку Ника и стал смотреть за ходом игры. Через несколько минут Уэсли поднялся.

– Сыграй, солдат, – сказал он. – Я все.

– Да уж, – пробормотал Ник.

Уэсли взъерошил ему волосы. Билл отложил карты:

– Ты куда, Уэс?

– Не уходи, – воскликнул Ник. – Нам нужен четвертый.

– Пойду вниз, выпью кофе, – сказал Уэсли. Он взял бушлат и пошел к двери.

– Поторопись! – сказал Ник. – Хочу остаться с Дэнни в темноте.

Дэнни учтиво рассмеялся.

Уэсли помахал Нику и открыл дверь. На секунду его худощавый силуэт замер в лунном дверном проеме.

– Пойдет, Ник? – спросил он.

– Не закрывай пока! – взвыл тот.

Когда Уэсли вышел, они засмеялись и начали новую партию.

В десять Билл вышел из игры и отправился вниз на камбуз. Столовая кишела матросами – они играли в кости и пили кофе. Билл налил себе чашку, затем вернулся на лунную палубу и посмотрел, как большая желтая луна опускается к горизонту. Волна покоя нахлынула на него… первый день на море оказался непримечательным и непринужденным. Этому и отдана жизнь Уэсли?.. этому циклу работы, питания, праздности и сна, этой неторопливой драме простоты?

Возможно, именно в этом всегда нуждался Эверхарт. Теперь он только и будет засыпать, просыпаться, работать, есть, бродить по судну, болтать, смотреть на море и засыпать снова.

Ничто не могло нарушить этот мудрый покой, это благоразумие души; он заметил, как быстро матросы, в том числе Уэсли, положили конец кощунственному бунту Джо – нет, они не допустят, чтобы такие «все им испоганили». А что такое это «все»?.. это образ жизни на море; это равенство, дележ, сотрудничество и общий мир… ей-богу, суровое братство людей, где преступника стремительно карают, а обычный человек находит свое место. Да, и Билл, который однажды полагал, что идеализма Уэсли не хватает, теперь обнаруживал в нем больше идеализма и больше практического подтверждения идеалов, чем в себе самом.

Билл в последний раз взглянул на ночное море и пошел спать. Он растянулся на койке и выкурил последнюю сигарету… он надеялся, что ему приснится сон.

Уэсли поднялся до рассвета на следующую вахту. Боцман велел ему кое-что сделать на палубе, поэтому Уэсли взял метлу и начал подметать. Вокруг ни души.

На второе утро море было беспокойнее, уже не такое гладкое, растревоженное поднявшимся ночью ветром. Уэсли пошел на верхнюю палубу и понаблюдал за дымом, что драными клочьями летел из трубы. Еще вялый со сна, неудержимо зевая, он подметал, пока не добрался до кормы. Два солдата стояли внизу у четырехдюймовой пушки, похожие на монстров в своих наушниках и оранжевых спасательных поясах.

Они помахали Уэсли руками, а он в ответ – метлой.

Судно закачалось на высокой зыби, корма медленно вздымалась от мощных колебаний. Ветер хлестал по воде, играя темно-зеленой тенью качкой воды. Тут и там белым пенным венцом обрушивались гребни волн. Через несколько дней, раздумывал Уэсли, поднимется буря.

На востоке солнце послало вперед своих розовых вестников, их длинная полоса простиралась до судна, словно розовый ковер для Нептуна. Уэсли облокотился на метлу и с глубоким молчаливым любопытством стал выглядывать восход. Он видел восход везде, но нигде тот не расцветал с таким неограненным великолепием, как в Северной Атлантике, где пронизывающий холодный океан и обжигающие ветра окрашивали юный солнечный свет в простые оттенки – холодная роскошь, затмеваемая лишь дальше к северу. Он видел дикие краски норвежского Нордкапа, но здесь, у верхней оконечности Мэна, в восходе больше теплого винного блеска, гуще мешаются Юг и Север.

Уэсли прошел вперед и глубоко вдохнул просоленный ветер. Он радостно ударил себя в грудь и помахал метлой, а поскольку вокруг никого не было, проскакал на метле по палубе, будто радостная ведьма.

Вот оно! Этот воздух, эта вода, слабое покачивание судна, и целая вселенная ветра уносит и поглощает дым «Вестминстера», и барашки вспыхивают зеленым, синим и розовым в первобытном утреннем свете, и этот многоликий океан вверх, вниз и повсюду в невообразимой панораме расплескивает свою очищающую силу.