Море Нопы
Шрифт:
В моей жизни только однажды возникла симпатия с первого взгляда, и я не ошиблась – то знакомство переросло в дружбу с одним мальчиком в пятом классе. Его звали Максим. Потом я выросла, и все последующие знакомства начинались в лучшем случае с любопытства, но больше никогда – с искренней симпатии. Но и любопытство – неплохое начало. А в Рите промелькнуло кое-что любопытное. Вот почему, побродив по городу, я вернулась на берег к уже знакомой дыре в проволочном ограждении.
Бриз гнал волны, шумные и игривые. Берег был пустой насколько хватало глаз. Только слева далеко в море выступала желтая коса, по которой кружил трактор. За проволочной сеткой на возвышении стоял дом Риты. Несколько раз мне показалось,
Конечно, я все придумала. До вчерашнего дня я знать не знала ни Риту Нопу, ни ее мать. Старая Бухта – единственное место у моря, куда свободно продавали билеты на вокзале, и у меня хватило денег, вот и все. Поезд шел два дня. Я села в Питере и через два дня выскочила из вагона в густую темноту южной ночи. Мой попутчик Оскар, блондинчик лет девятнадцати, что-то крикнул вслед. Его оттеснили семейство из Ростова и компания звонкоголосых, встревоженных путешествием старушек в одинаковых соломенных шляпках, севших где-то между Питером и Тверью. Пока ростовчане выгружали чемоданы, трех невовремя разбуженных детей, а потом старушек, я успела скрыться за углом кирпичного здания вокзала и выйти на улицу, покрытую брусчаткой. Вокруг трепетали сумерки, что-то вздыхало и бормотало, как будто море пряталось за ближайшими кустами. Но я все шла, шла, а море не показывалось. Городок спал и ворочался во сне. Тени деревьев качались в свете фонарей. Воздух был влажным и теплым, как сонное дыхание. Кричала какая-то ночная птица, стрекотали цикады. Ни одного механического звука: звонка мобильного, гула кондиционера, шуршания автомобильных шин. Только беспокойные выдохи и всхлипы. Я не думала, что город встретит меня беспробудно спящим. А море продолжало дразнить своими чревовещательными трюками, так и не показываясь. Я подумала вернуться на вокзал, найти Оскара. Хоть он и глуп как пробка и надоел мне за два дня в поезде, но вдвоем легче. Не успела я засомневаться, как перед глазами встало холодное и насмешливое лицо моего отца. Он покачивал головой, точно говорил: так я и знал, струсила маленькая девочка.
– Ну уж нет! – сказала я вслух. – Я приехала на море и прямо сейчас иду купаться.
В конце улицы светилась вывеска открытого магазинчика, там я купила воды и спросила: а где у вас море? Продавщица рассмеялась и ответила: везде. Море и вправду оказалось в двух шагах, почему-то за сеткой. Я могла бы перемахнуть через ограждение, но пошла вдоль, принимая чужие порядки. По берегу двигалась моя тень.
А потом тень села у моря, не замечая меня. Это же девчонка. Одна, ночью, у моря. Я хотела ее окликнуть, но что-то мне помешало. Наверное, сам вид девчонки. Её спина и затылок выражали такое скорбное одиночество, что нарушить его было бы кощунством. Я тихонько села на камни. Так мы и сидели – она по одну сторону сетки, у моря, а я – по другую, и слушали волны. Ее спина вздрагивала, она то и дело утирала лицо, словно от морских брызг. Она плакала.
Когда девчонка наконец поднялась и медленно двинулась вперед с какой-то обреченностью движений, я, не отдавая отчет в собственных действиях, последовала за ней. Она просто заворожила меня. Это было странным, и обернись она сейчас, имела бы полное право крикнуть мне: «Да что ты привязалась?!» Я следовала за ней неотступно, однако девчонка была так погружена в себя, что ничего вокруг не замечала. Она брела в пяти шагах и вдруг свернула к сетке. Я остановилась. Девчонка пролезла сквозь ограждение и двинулась наверх, к домам. Камешки мягко осыпались из-под ее подошв, я слышала ее дыхание. Теперь мы были на одной стороне.
Ни разу не оглянувшись, она подошла к дому с черными окнами. Вошла, и тут же вспыхнул свет. В доме царила тишина, никто не спросил, где она бродила ночью. Свет горел недолго. Когда погас, я все еще стояла у ее калитки с помятым ящиком для почты и прислушивалась к тишине.
А потом… Да, я сделала то, что ни коем случае нельзя делать. Даже не хочу об этом вспоминать. Я не горжусь своим поступком, хотя и понимаю, что без него план бы не сложился во всей своей чудовищной простоте. Не знаю, может ли служить оправданием то, что мне стало ее жаль? Бесконечно жаль. Вот девочка, которая несчастна, – подумала я, – интересно, почему.
Уже светало, когда я вернулась на берег. Гладкие волны катились от самого горизонта, и я отключилась. Через несколько часов море разбудило меня не церемонясь. Рюкзак и сандалии уплыли, солнце давно поднялось над Старой Бухтой. Ночная идея будоражила и бросала мне вызов. Я вернулась к дому девчонки с диким планом, не имеющим никаких шансов на исполнение. Но непредсказуемость всегда воодушевляла меня, в детстве я часто ела на спор неизвестные ягоды или на «слабо» бродила по крыше.
Днем Рита Нопа оказалась не такой ранимой и трогательной, как ночью. Она не купилась на мои россказни. И вот теперь я снова сижу на том же берегу, удивляясь своему упорству. Что за магнетизм излучает эта дырка в заборе? Притягательность бредовых намерений, не иначе.
Шум вокруг нарастал: волны плескались, чайки горланили, в этом многоголосье я различила слабое, но надоедливое урчание, от которого мне стало тревожно. Так звучал голос разума, призывающий позвонить отцу, или, на крайний случай, художнице Неве. Я привалилась к рюкзаку и вытянулась до сладкой неги в мышцах. Большим пальцем ноги закрыла трактор. Как хорошо, что можно не слушать внутренний голос! В конце концов, этот предостерегающий зов всего лишь еще одно проявление силы, которая заставляет хищника, выпущенного из клетки на волю, стелиться к земле, словно он до сих пор скован со всех сторон непреодолимыми решетками. А я – свободна! Хватит прижимать уши и настороженно озираться. Сво-бод-на! Выкинута на берег в полном одиночестве, что может быть лучше?
Тревога покрылось мягкой, округлой зыбью. Я обязательно что-нибудь придумаю. Море так и манило глубиной, проникало в голову всплесками, рокотом и криками чаек. Ноги и руки стали тяжелыми. Придумаю. Я всегда что-нибудь придумываю. Меня качали теплые волны, язык стал большим, неповоротливым. Море кипело у берега и уже задевало пятки. «Ванна с кипятком», – подумала я и закрыла глаза.
Кто-то хрустнул камешком за спиной. Я привстала, прогоняя цветные пятна, следы красно-золотого полусна. Море теперь не просто шумело, а мощно билось в голове. Передо мной стояла Рита.
– Сюда нельзя, – сказала она. – Ты что, табличек не читаешь?
Она возвышалась надо мной, прямая, со скрещенными на груди руками, сама похожая на предупреждающий знак. Я приподнялась на локте и ответила, едва двигая пересохшим языком:
– Здесь запрещено купаться. Я и не купаюсь.
– Долго будешь мне на нервы действовать? – осведомилась она.
У меня болела голова то ли от голода, то ли от солнца. Я не хотела казаться жалкой и усталой, но, видимо, это получалось против моей воли, потому что, бросив на меня внимательный взгляд, Рита протяжно вздохнула и сказала уже менее сварливым тоном:
– Вижу, комнату ты не нашла.
Я кивнула.
– И что собираешься делать? – спросила она.
Я пожала плечами. Она засопела и снова задала вопрос:
– Ничего не забыла?
Только теперь я разглядела в ее руках свой несчастный, безвременно скончавшийся телефон.
– Ты оставила телефон. Похоже, он заработал, – сказала Рита и виновато отвела глаза.
– Ого! – обрадовалась я, включая экран. – И правда!
Она поковыряла каменистый берег кроссовкой и сказала: