Море ясности
Шрифт:
— Молись, окаянная твоя душа! Молись, вылезай из дерьма…
Бледное ее лицо, заблестевшее от обильного пота, дрожало, и все на нем: и брови, и глаза, и губы — лихорадочно дергалось, словно стремилось сорваться со своих мест.
Она наскакивала на ошалевшую Музу и, как слепая, хваталась за что попало. Осколки трещали под ее ногами.
— Гляди на нее, господи, гляди на сукину внучку, блудодейку!.. Отворяю ворота лона Христова, гоню заблудшую овцу… Господи, прими ее, поганую…
Так, мешая молитву с руганью,
— Ой, да что ты! Ой, господи…
Все это было немного страшновато, но зато здорово смешно. Две толстые растрепанные бабы, пыхтя и повизгивая, возились перед иконой. Исхудавший, наверное давно не кормленный бог, грозно поглядывал на них из-под потолка. Подняв два пальца, он словно бы подначивал свою хозяйку:
— Так ее, валяй! Всыпь ей как следует!
Володя смеялся, стоя на всякий случай около двери. Вдруг около него появилась Тая.
— Что ты смеешься-то! — закричала она и деловито приказала: — Неси холодной воды скорее.
Когда Володя принес из сеней ковш ледяной воды, тетка, закрыв глаза, лежала на полу. Толстое тело ее мелко дрожало. Тая держала ее голову у себя на коленях. Она велела Володе намочить полотенце и вытерла потное лицо матери.
— Ничего тут смешного нет, — хмуро сказала она, — к ней бог приходил, если хочешь знать.
— Ой, господи, — испуганно взвизгнула Муза.
А Володя сказал:
— Никто сюда не приходил. Врешь ты все. Никакого бога нет…
В это время тетка открыла глаза и заплакала. Она мелко дрожала и плакала, злобно причитая хриплым голосом:
— Господи, да что же ты смотришь-то? Разрази их, идолов… господи…
Она поднялась и, усаживаясь на стул, продолжала кричать, подбивая своего бога на какие-то мелкие пакости. На нее противно было смотреть, так она орала и тряслась на своем стуле. Володя сказал:
— Дураки вы все…
Но в это время сильно хлопнула входная дверь.
— Ой, ктой-то это? — взвизгнула Муза.
— Ага! — злорадно захрипела тетка. — Боитесь…
Все примолкли. Входная дверь хлопнула, но никто не вошел. В коридоре и в прихожей было по-прежнему тихо.
РЕЦИДИВИСТ ПАВЛУШКА…
Вначале Васька не замечал холода, но когда начало темнеть и морозный туман, обволакивая дома, пополз по улицам, он начал подрагивать.
Заметив это, Василий Андреевич скомандовал:
— Побежали! Кто скорее?
Васька побежал ленивой рысцой, а Василий Андреевич, работая локтями, как на беговой дорожке, вырвался вперед. Тогда Васька раззадорился и, желая показать свою резвость, тоже поднажал и перегнал своего провожатого. Бегал Васька отлично, но скоро понял, что соперник у него тоже бегун не из последних, и потому старался изо всех сил. Словом, когда входили в коридор милиции, оба так тяжело дышали, что дежурный милиционер спросил:
— Удирал, товарищ старший лейтенант?
Вытирая лицо платком, Василий Андреевич весело ответил:
— Едва догнал.
— Но? — удивился дежурный. — Смотри, какой бойкий шпингалет…
Милиционер был маленький, пожилой, черноусый и, когда он удивлялся, на его лице все как-то лезло вверх — и густые космы бровей, и глаза, и усы. Ваське показалось, что даже шапка приподнимается и, покачиваясь, парит над головой.
Василий Андреевич спросил:
— В десятой есть кто-нибудь?
— Один Павлушка.
— Что-то он часто?
— Второй раз за эту неделю, — доложил дежурный.
— Ну, тебе не будет скучно, — обернувшись к Ваське, сказал Василий Андреевич. — Павлушка парень веселый…
— Теперь дорогу узнал, сам является и прямо идет в десятую.
— Рецидивист, — засмеялся Василий Андреевич, — по два привода в неделю.
Следуя по коридору за Василием Андреевичем, Васька со страхом ожидал встречи с закоренелым преступником, отчаянным Павлушкой, который совершает по два преступления в неделю и после чего сам нахально является в милицию.
Не без опаски приблизился Васька к двери с цифрой десять. После пробежки по морозу лицо его пылало, а в груди вдруг стало так холодно, будто он на спор съел шесть порций мороженого.
Дверь распахнулась, отчаянный Павлушка сидел на опрокинутом стуле. На его голове была надета старая милицейская фуражка. Увидав лейтенанта, он закричал:
— Ту-ту! Раздавлю! Ту-ту-ту!..
— Вот тебе товарищ, — сказал Василий Андреевич, подталкивая ошалевшего от неожиданности Ваську. — Он тут с тобой поиграет, а скоро, наверное, и бабушка придет.
Васька возмущенно захлюпал носом. Здорово его разыграли: с трепетом ожидал попасть в компанию матерого бандита, а вместо этого подсовывают самого обыкновенного, ничем не замечательного мальчишку. Лет ему не больше пяти, он весь еще какой-то розовый, пухлый, вихрастый. Одет он в коричневый вельветовый костюмчик с белым воротничком. Чтобы ловчее было играть, он снял свои валенки и бегал в одних чулках.
Упоминание о бабушке ничуть его не обрадовало.
— А я не хочу, — жизнерадостно заявил он.
— А нас с тобой и не спросят. Бабушка у тебя, сам знаешь, какая.
Василий Андреевич поднял палец и вытаращил глаза, наверное, для того, чтобы подчеркнуть крутой характер бабушки, такой крутой, что даже он, лейтенант милиции, побаивается ее.
Он ушел. Васька стоял у двери. Он уже понял, что попал в детскую комнату, и был убежден, что мера эта временная. Наверное, Василий Андреевич надеется на Васькино чистосердечное признание. Не знает он, чем пахнет это признание. Смертью оно пахнет, вот чем. Убьет его Капитон за это обязательно. Уж лучше пойти в колонию для малолетних. По крайней мере, жив останешься.