Моргенштерн (сборник)

Харитонов Михаил Юрьевич

Эльхас смутился: теология ему действительно не давалась, и на экзамене мастер Оле заставил его попотеть.

— Вот мы и навёрстываем упущенное, — пришёл ему на выручку дом Гау, тоже не особенно усердный в изучении метафизических дисциплин, и никогда не ходивший в любимчиках у строгого мастера Оле. — А проповедь Хингра — явная ересь. Он ведь, по сути, утверждает, что боги могут умереть.

— Не совсем так, точнее совсем не так, — гнул своё дом Тим. — Ничего подобного отсюда не следует. Было сказано лишь то, что человек может перестать воспринимать волю некоторого бога, и даже все люди в целом. К богу вообще неприменимо понятие смерти. Ведь что такое бог? Общее, действующее на нас без посредства частных проявлений. Это определение Аристокла. Например, отдельный единорог — не бог, потому что он телесен и не является общим понятием. Но и род единорогов тоже не бог, потому что может действовать только через отдельных единорогов.

— Навалить кучу, например, — заскучавший дом Турн попытался пошутить в своей обычной манере. — Мой недавно обожрался остролистом, и…

Тим сделал вид, что не услышал.

— То же самое и род камней или животных. Но чистая Справедливость — это бог, потому что это общее понятие, лишённое частного. Не бывает ведь материальных вещей, называемых кусочками справедливости, не так ли? С другой стороны, мы по природе своей стремимся к Справедливости. Это и называется — воспринимать волю бога, которая на нас действует помимо материальных проявлений…

— Ну да. Справедливость — это Чёрный Бог, а Милосердие — это Белая Богиня. Но ведь каждый человек, поскольку имеет разум, знает, что такое справедливость и милосердие. Это не вызывает затруднений, не так ли? Мы воспринимаем волю богов непосредственно разумом, без участия внешних чувств. Даже преступник, совершая преступление, знает, что поступает дурно…

— Всё верно. Но может случиться так, что воля некоего бога перестанет нами восприниматься, поскольку в этом отпадёт всякая нужда. Например, в Середине Времён среди богов числился Багровый бог Гнева, сын Чёрного бога. Его воля заставляла наших предков биться с драконами до последнего. Но чудовищ больше не осталось, и теперь мы не поминаем Багрового даже в храме Всех Богов. Это и значит, что воля бога перестала нами восприниматься…

— Ничего подобного, — Антор решил, что у него есть что сказать. — Ведь мы, домины, не забываем прошлого. Мы обучаемся владению оружием, хотя в этом и отпала нужда. Учимся переносить голод, холод и страдания. И при посвящении едим мясо, как наши предки.

— Меня тогда чуть не вырывало, — сказал в сторону Турн.

— Меня тоже, — вздохнул Антор. Ему некстати вспомнилось, как проходило его посвящение в Сословие. Он тогда едва вышел из детского возраста. Отец дал ему выпить дорогого крепкого вина с Розовых Островов, чтобы притупить чувства. И всё равно, когда на камень положили длиннокрыла, и дали в руки кинжал… Во время уроков боя он много раз пронзал пикой соломенные чучела церрексов и поражал мечом деревянного дракона — но всё это было не то. Здесь был настоящий живой длиннокрыл, которого надо было по-настоящему убить, а потом съесть кусочек его плоти. Он не помнил, как перерезал горло несчастной птице, как отделял от тушки сморщенную, кожистую, подёргивающуюся лапку. Помнил зато, как скрипели под ножом перья и по рукам прыгали горячие кровяные крошки. Кровь у птицы была коричневая, грязная. Таким же грязным выглядело то, что принёс ему повар на его любимой тарелке. Там лежала какая-то спёкшаяся масса, обильно политая фруктовым отваром, кое-как отбивающим мерзкий вкус плоти. Отец снова дал ему вина и велел есть. Он тупо резал ножом и жевал, сосредоточившись на том, чтобы удержать тошноту. Когда всё кончилось, он первым делом пошёл на задний двор и разбил любимую тарелку о старую роговязь.

— Всё это давно не имеет отношения к Багровому, — подытожил дом Тим. — Ритуалы нужны, чтобы подтвердить наше доминское достоинство. Для этого мы должны показать себе и другим, что можем делать и претерпевать некоторые неприятные вещи. Но истинный свет Багрового нам уже не виден. Так что мы можем утверждать, что хотя бы один бог для нас умер, раз его сила не действует на нас.

— Тогда получается, что боги существуют только в наших чувствах и воображении? — ехидно заметил дом Гау. — Это отверг ещё Аристокл, в притче о свете и глазе. Свет существует помимо глаза, хотя воспринимается только глазом.

— Кстати, дом Гулег недавно разбил голову крестьянину железной палкой, — ввернул Антор. — Разбил в ярости.

— Но это же не тот истинный гнев, о которой писали летописцы Середины, — начал выкручиваться Тим, уже, видимо, слышавший о той истории, — это просто раздражение, обычная телесная реакция, связанная с разлитием желчи. Он сам не понимал, что делал. Не хочешь ведь ты сказать, что он намеревался убить того несчастного крестьянина? А ведь наши предки поклялись уничтожить всех чудовищ и сделали это.

— А если чудовища появятся снова? — не выдержал Антор. — Что тогда?

— За этим мы, домины, и существуем, — пожал плечами дом Гау. — Если снова потребуется обнажить мечи, мы обнажим мечи. Как же иначе? А дом Хингр договорился до того, что, дескать, через дюжианды дюжианд лет наши лучшие стремления покажутся нам грубыми и нечистыми: умрёт Добро, Справедливость, Красота, Истина, Честь, и все прочие божества, которым мы поклоняемся — а мы устремимся за какими-то новыми, высшими добродетелями… Ну не оскорбление ли это божественного достоинства? К тому же, — кстати вспомнил он, — у Аристокла… да не изгладится память о нём… у Аристокла в "Первоосновах богословия" доказывается, что боги вечны.

— Аристокл прямо не утверждал, что боги вечны. Он говорил только, что они неизменны, — попробовал подобраться с другой стороны Тим, — а это разные вещи. Неизменное существует неизменно на всём протяжении своего бытия, но может перестать быть…

— Олле, олле! — это снова был Сервин. Выслушав в ответ нестройное "олле’ла!", он бесцеремонно протиснулся поближе к Турну. Антор подумал о том, что энергичные провинциалы с толстой мошной умеют быстро заводить знакомства. Наверное, решил он, всё дело в толщине мошны: богатство придаёт уверенности в себе.

— Всё спорите о том, чего нельзя увидеть глазами? Ох уж эта человеческая порода! Нам отпущен краткий миг, а мы проводим его в спорах о вечности. Лучше послушайте меня. Старик Сеназа, как я и думал, приготовил нам сюрприз. Я слышал краем уха… — он понизил голос, видимо собираясь сказать нечто важное. Но в этот момент снова ударил гонг.

Голоса тут же пресеклись. В наступившей тишине был слышен только шорох женских нарядов.

Гости поворачивались лицом ко мраморному возвышению, на котором уже стоял хозяин замка.

На сей раз старый дом был одет в родовые одежды. На нём была мечная перевязь и короткая, почти куцая кольчуга со следами огня. Предок нынешнего хозяина замка, великий дом Сеназа Красная Голова, сгорел в этой кольчуге, упав в струю драконьего пламени.

— Олле, друзья мои! Сегодня, в мой праздник, день Сеназы, — начал он, полуприкрыв веки и высокопарно растягивая гласные, — в тот день, когда четыре дюжианды лет назад основателю моего рода, первому домину Сеназы, за уничтожение драконьего логова в холмах, был пожалован в ответственность этот остров, я, нынешний дом Сеназа, объявляю о своём наследнике…